В феврале 1942 года из вражеского тыла вышел отряд имени Буденного. Его командир, бывший оперуполномоченный милиции Иван Копенкин, и начштаба, недавний политрук погранзаставы Николай Подкорытов, явились на прием к генералу.
За буденновцами числилось уже много славных дел, об одном написала «Правда»: «Партизанский отряд под командованием К. провел крупную операцию на Полтавщине возле села Малая Обуховка».
«Товарищ К.» начал воевать еще в ночь на памятное июньское воскресенье — вместе с нарядом пограничников в городке близ кордона он выловил затаившегося фашистского ракетчика; оборонял Киев с теми же парнями в зеленых фуражках, потом учился в партизанской школе и хорошо воевал. Схожая судьба была и у Подкорытова. Только просили побольше боеприпасов, особенно патронов:
— Они для нас как хлеб и сало, товарищ Строкач. Хоть по пуду каждый понесет.
— Патронов или сала? — лукаво спросил генерал.
Он дал отряду, вновь идущему в немецкий тыл, радиостанцию, адреса подпольщиков, через которых буденновцы смогут связаться с местными партизанскими группами, и своих представителей для связи и работы в штабе отряда. Это была серьезная помощь. По существу, получал развитие новый этап в партизанском движении — прочная, надежная связь с Большой землей нужна была партизанам больше, чем «хлеб и сало», — нужна была как воздух[7]. В самый канун ухода отряда пришли Указы о присвоении Копенкину звания Героя и награждении орденами его бойцов. Генерал Строкач, посылавший реляции, очень волновался: поспеют ли Указы до ухода буденновцев; к счастью, поспели!
Бесчисленные трудности, связанные с подготовкой квалифицированных радистов (а равно и подрывников, штабистов, разведчиков), преодолевались в какой-то мере с помощью многочисленных энтузиастов партизанского движения и тех совсем юных и немолодых уже волонтеров, которые готовы были ради грядущей и еще очень далекой победы идти на любые испытания.
Этих последних присылали в школы комсомол и партия.
Едва ли кто-то из них был привлечен к учебе и работе, заброшен во вражеский тыл без беседы у генерала Строкача.
Как ни был он перегружен делами (а рабочий день — с утра до трех-четырех часов ночи), находил время для личного разговора с теми, кому предстояло идти во вражеский тыл через линию фронта или прыгать с парашютом на партизанские костры, а потом бессонными ночами работать ключом, рвать рельсы под эшелонами, добывать разведданные с риском для жизни…
Еще весной сорок второго в Ворошиловград из московской школы связи при ЦК ВЛКСМ прибыла группа девушек-радисток, уроженок Украины. Генерал сначала пригласил их всех к себе.
Вошли стеснительно, уселись. Полувоенная форма — гимнастерки без знаков различия, сапоги кирзовые. Лица очень юные, строгие. Постарше Ляли на какие-то шесть-семь лет…
— Товарищи! — генерал говорил, по давней привычке пограничника вглядываясь попристальнее в чьи-то особенно внимательные глаза, но и не упуская из поля зрения остальных слушателей. — Есть много корреспондентов, у которых село питание, они к тому же удалились от линии фронта. Прошу вас напрячь все свои силы, употребить все возможности для связи с этими товарищами. Надо очень, очень внимательно слушать их…
Генерал следил за выражением лица рослой, красивой чернобровой девушки; карие лучистые глаза ее выразили даже страдание, когда он упомянул о том, что от умения радиста «брать тыл» противника всегда зависят судьбы многих людей и порой случается, они погибают из-за плохой связи, неумения четко, правильно и быстро принять передачу.
Когда генерал отложил личные дела радистов, окончивших школу на «отлично», и стал приглашать их для индивидуальных бесед, одной из первых к нему привели ту «чернобриву и темнооку» украинку, которая так близко к сердцу приняла его рассказ. Ее звали Галина Ефремовна Бабий. Уроженка Винничины. Мама — учительница, отец — бухгалтер. Комсомолка. Окончила десять классов, училась в Харьковском институте инженеров железнодорожного транспорта и занималась в аэроклубе, летала на ПО-2, увлекалась спортом. Институт эвакуировали в Ташкент, и оттуда с третьего курса ушла добровольно в числе других своих землячек «на выполнение спецзадания». В характеристике, полученной в школе при Цекамоле, у немногих — Галя Бабий была в их числе — стояла выразительная аттестация: «Очень способна к связи».
— Нам нужен хороший радист… — начал генерал.
— Я полечу, — она сказала решительно, очень твердо.
Радисты нужны были здесь, а не в тылу врага, но она сама шла навстречу разговору, который неизбежно раскрывает характер человека.
— А если вы там попадетесь?
— Я не сдамся живой. Лучше себя убить, чем погибнуть под пытками.
— А если не сумеете застрелиться?
— Ничего они от меня не узнают.
Карие глаза стали совсем темными, но не жестокими и мрачными.
— Поработаете пока под руководством товарища Акаловского, — сказал генерал, словно не замечая ее разочарования. — Всё. Идите.
Акаловский был не простой связист, а связист-бог, человек, специально созданный для того, чтобы повелевать радиосвязью. Еще мальчишкой он стал известным в Харькове любителем-коротковолновиком и имел право связываться со своими коллегами на всем земном «шарике». Перед войной работал в Харьковском электромеханическом институте и с началом войны создал удачную радиостанцию для партизанских отрядов — РПО; первые группы, ушедшие в неприятельский тыл, были оснащены рациями Акаловского, которые выпускал завод в Харькове.
Генерал Строкач любил и ценил молодого инженера не только за ум и талант, но и за скромность, душевную чистоту, доброту.
Он принадлежал к известной семье украинских революционеров. Мать его, Вера Евгеньевна Акаловская, вместе с сестрой Лидией еще в гражданскую войну при немцах, гайдамаках, Петлюре, деникинцах, пилсудчиках работали в киевском подполье.
Акаловские в чистоте берегли революционные, интернациональные и национальные, украинские традиции, неотделимые от их высокой духовной культуры и противостоящие мещанским, буржуазным взглядам на мир. Так, приемного сына старшая сестра вопреки нормативным мнениям записала на себя: Акаловский Игорь Верович — она и в самом деле была мальчику и за мать и за отца. С конца тридцатых годов обе сестры находились на Востоке, от них приходили редкие письма.
Когда немец подошел к Харькову, Игорь забеспокоился: в городе оставались его младший брат Ивась Акаловский и двоюродная сестра Майя Блакитная — дочь Лидии и известного украинского поэта и журналиста Василия Эллана, умершего в 1925 году; Майя только кончила школу, Ивася ждал девятый класс. Игорю с трудом, в последнюю минуту, без вещей и денег, удалось втолкнуть обоих в поезд, на котором курсанты-радисты ехали в Ворошиловград.
В городе курсы заняли помещение детского сада. Отгородили Майе простыней уголок, в котором сложили плюшевых мишек и тряпичных кукол. Когда начались занятия, Майя с Ивасем стали ходить на занятия по морзянке. Карточек хлебных и продуктовых у них не было, денег тоже (Майя увезла из Харькова семейные фотографии, мамины грамоты да однотомник Маяковского; и одета она была в красный кожух и козловые сапоги, как мама в двадцатом, когда ей было столько лет, сколько сейчас Майке, ее еще поляки чуть было не утопили в Днепре). Кормил Игорь, и курсанты помогали, отрывая от своего отнюдь не роскошного пайка. Игорь повел сестру и брата к начальнику курсов, чтоб они могли официально оформиться, но тот либо поостерегся, либо в самом деле права не имел никого брать:
— Все уже укомплектовано. Да и люди проверены… Подождите, через два дня приедет генерал Строкач, он решит…
Появился генерал, и они пошли к нему.
Сбивчиво объяснили, что хотят на курсы. Он оглядел их обоих и ответил, что курсы им не нужны, пусть уезжают. Где их родные? Выслушал, посмотрел пристально: надо все-таки ехать в Павлодар. Но они этого не хотели, они принялись доказывать, что их место на фронте. Майя, увидя: генерала не переубедить, — сказала о культе революционного подполья в семье, о том, что они с Ивасем знают азбуку Морзе — это был ее последний, самый сильный довод.
Генерал задумчиво сказал, что по биографиям их у него возражений нет. И он дает им месяц сроку:
