вторичные роли, и женщины — извечные миротворицы — приняли новые законы.
Но посмотрите на различия между двумя типами обществ — патриархальным и матриархальным. Законы матриархата ставят на первое место узы крови, почитание жизни и равенства, смыслом жизни признается счастье всех людей. Доминируют принципы любви, мира, единства. Концепция вселенского братства людей вырабатывается именно в матриархальном обществе, основной характеристикой которого является гармония.
Патриархальное общество живет законами, сформированными мужчиной: человек должен стремиться изменить природный строй жизни, на первое место выходят соперничество, иерархичность, общественные ограничения.
Совершенно очевидно, что матриархат выдвигает высшую систему идеалов. Будь у нас возможность воплотить в современном обществе принципы, сформулированные матриархатом, жизнь была бы куда более осмысленной. И это не может не произойти в конечном счете, если человечеству суждено двигаться по пути более цивилизованного образа жизни, обретать гармонию во взаимоотношениях мужчины и женщины, достигать внутреннего счастья и развития».
Кэрри оторвалась от работы, чтобы ответить на телефонный звонок.
— Зайди ко мне, выпьем по глотку.
В четвертый раз после окончания работы над ее портретом звонит Роджер Флорной.
— Никак не могу, — извинилась Кэрри, — я сейчас всерьез работаю над книгой, и я в хорошей форме — работаю по пять часов в день.
— Тем более тебе полезно отдохнуть.
— Мне не хотелось бы отрываться.
— Работа, работа, работа — а потом в ящик!
— Роджер, я думала, что уж ты-то поймешь меня! Ты ведь тоже пишешь книги.
— Между нами есть разница, — Кэрри явственно расслышала насмешливость в его голосе. — Ты же красивая девушка. Мир имеет права на тебя.
«Не столько мир, сколько ты сам, — вот в чем дело!» — подумала Кэрри.
— Ну, извини, Роджер, — она бросила трубку и вернулась к рабочему столу.
Глава VII
— Это Ева? Ева Парадайз? — Какой нахальный, настырный голос!
— Это я, а кто говорит?
— Красавица, как жизнь?
— Все хорошо.
Ева старалась изо всех сил, но не могла сообразить, с кем разговаривает.
— Все хорошо — так очень хорошо! Чем ты занималась? Не шалила, не баловалась?
— Извините, а с кем я говорю? — не выдержала Ева.
— Только без этих штучек, я тебя умоляю.
— Нет, я правда не могу узнать вас по голосу.
— Скажи, какая она важная! Ну хорошо, это Хай.
— Хай? Какой Хай? Ах, вы тот Хай…
— Я тот Хай, который Рубенс! Ну что, вспомнила? На самом деле я должен сейчас обидеться и бросить трубку.
Ева сразу почувствовала себя виноватой.
— Нет-нет, извини меня, Хай! Просто я очень давно не слышала твоего голоса. Я же думала, ты мне раньше позвонишь.
— Куда-то затерял твой номер и только что обнаружил его. Бумажка лежала в кармане пиджака, который я не надевал сто лет. Ну, так чем мы занимаемся?
— Сию минуту?
— И сию минуту тоже.
— Затеяла маленькую постирушку.
— Вот оно как? Весьма веселое занятие. Слушай меня, лапочка: я только что прилетел с побережья и звоню тебе прямо из аэропорта. Как насчет того, чтобы забежать в мой номер в «Плазе» — ну, скажем, через часик?
— Вообще-то уже поздно, — смутилась Ева.
— Поздно? Всего девять!
— Да, но будет десять!
— И вечер только начнется.
— Для меня это слишком поздно.
— Смотри сама, раз уж ты такого тонкого воспитания! Я просто хотел поговорить с тобой о твоем же будущем.
— Не сердись. Может быть, в другое время?
— О'кей. Приходи после работы в мой номер на коктейль. Звякни перед этим.
Дверь номера была приоткрыта.
— Заходи, детка!
Хай Рубенс сидел за письменным столом, разговаривал по телефону, делая пометки в блокноте.
— Ну и красавица, ослепнуть можно! — воскликнул он и возвратился к прерванному разговору.
Ева замялась на пороге, но Хай жестом пригласил ее войти, сесть на диван.
— Марвин, два дня назад я уже обсуждал эту сделку с Берни, — говорил он невидимому собеседнику. — Ты, конечно, знаешь, что он пока в Лондоне. Слышимость была ужасная, но мы…
Ева заметила, как Хай скосил глаза, чтобы обозреть ее ноги.
— Нет, вся сложность в том, что они хотят ограничить бюджет пятью миллионами, а я еще на прошлой неделе говорил Берни, что это чистое идиотство. Они делают ошибку, ведя переговоры непосредственно с Генри. Если бы Берни меня послушался, он избежал бы кучи неприятностей.
Ева старалась понять, что именно во внешности Рубенса беспокоит ее — малоприятное зрелище ног в темно-синих замшевых башмаках, выставленных на стол, вульгарность массивных золотых запонок с бриллиантами-розочками, супермодная стрижка, рубашка в полосочку с высоким воротничком, которая так плотно облегала его, что Ева видела очертания волос на груди.
Он противно развалился в рабочем кресле и нарочито важно вел разговор. Для Евы было бы приятней, если бы он перестал изображать важную персону.
Хай Рубенс закончил разговор и положил трубку. Ева полагала, что он теперь встанет на ноги и поздоровается с ней, но вместо этого он придвинул к себе стопку бумаг, переложил их из одной папки в другую, что-то записал в блокнот, закурил сигарету — и снова собрался звонить.
— Слушай, будь ангелочком, принеси мне стакан воды! И в телефон:
— Соедините меня с Абрамсоном, Беверли-Хиллз, ЦР — 4699. Ева принесла стакан воды из ванной, и Хай решил одарить ее снисходительной улыбкой.
— Ты действительно сногсшибательно смотришься, куколка! Я тебе дело говорю! — И в трубку: — Что? Нет на месте? Ладно, попросите оператора в Беверли-Хиллз, чтобы он связался со мной, когда вернется. Да, здесь, в «Плазе».
Хай, наконец, встал, подошел к бару и налил себе виски.
— А как насчет тебя?
— Спасибо, я не буду.
Ева отметила его холодный взгляд, что-то непрестанно рассчитывающий, и отвела глаза.
Он прошел в спальню, и Ева услышала, как он звонит оттуда, требуя, чтобы в номер прислали льду. Как ей подойти к вопросу о том, чтобы он помог создать ей имя? Собственно, ради этого она сюда пришла, но он как-то и не собирается затрагивать эту тему.
— Детка! — позвал он из спальни. — Да?
