— она вне толпы. Она — Долорес Хейнс, она — сама по себе. Однако, что касается семейной жизни, здесь ее решение остается неизменным. Генри должен убраться вон.
Дело не в том, что он ее не удовлетворяет, дело вообще в их отношениях. Генри слишком стар для Долорес, ей нужен мужчина, способный выдерживать ритм и стиль ее жизни. Хватит с нее Генри — домоседа и зануды. К тому же замужество всегда было для нее этапом на пути к вершинам.
На следующей же неделе Долорес съехала с квартиры, сняла себе номер у «Пьера» и потребовала от Генри средств на содержание — ребенка и себя. Генри не чинил препятствий, он сразу согласился выплатить ей миллион, свободный от налогообложения.
Долорес окончательно утвердилась в том, что время на замужество было потрачено не напрасно, но теперь эта обуза позади, а впереди ее ждет свидание с судьбой.
Глава XIV
Согласно свидетельству врачей, новорожденный Эндрю Сакс весил восемь фунтов, две унции. Любящая мамаша заявила, что ест он, как голодный тигренок, и, судя по его пухлому розовому тельцу, мамаша не преувеличивала. Всякий раз, как Кэрри видела младенца, он казался ей все здоровее и сильнее.
Начало осени было очень теплым. Центральный парк был полон золотой осенней листвы, колясок с младенцами, смеющихся малышей, запускающих кораблики на пруду. Кэрри подумала, что когда Ева сидит на скамейке в нарядном осеннем парке, не сводя глаз с Эндрю, сладко посапывающего в коляске, она выглядит воплощением материнского счастья.
— Расходы просто дикие, — говорила Ева. — Мне необходимо вернуться на работу.
— Мне кажется, что цены на все выросли минимум в два раза с тех пор, как мы с тобой начали работать, — согласилась с ней Кэрри.
— Чего не скажешь о наших потиражных. Они-то не увеличились.
— Тебе еще идут потиражные?
— И слава Богу, что пока еще идут. А как у тебя?
— Идут. За мебельную политуру, за сухие диетические завтраки, за освежитель воздуха.
— Неплохо.
— Зато гораздо хуже стало с коммерческой рекламой. За нее не платят, как платили раньше. На рынке мало денег, и это сказывается на рекламном бизнесе. Собственно, рекламы много, по старым меркам, такое количество рекламы сделало бы нас богатыми, но платят мало. Кроме того, изменилась мода — теперь в моду вошли девушки попроще или вообще некрасивые. Чарлин не зря твердила нам, что рекламное счастье не вечно.
— Меня все это приводит в ужас, — призналась Ева. — Раньше было так легко. А теперь, когда нуждаешься в заработке, — я, во всяком случае, очень нуждаюсь, тем более мне приходится и о ребенке думать — теперь все изменилось!
Ева посмотрела на Эндрю и поправила одеяльце на нем.
— А Марти что? — спросила Кэрри. — Марти помогает? Ева пренебрежительно фыркнула:
— Марти! У него одно занятие — телевизор смотреть.
— Да? Мне казалось, у вас с ним все нормально.
— Я, конечно, повзрослела, Кэрри, и, в отличие от прежних времен, мне не требуется самый богатый мужчина в мире, но, Господи, как может человек все время торчать перед телевизором, если он зарабатывает от силы двадцать пять долларов в неделю! Естественно, мне это действует на нервы.
— Это и вправду тяжело.
— Зато у меня есть Эндрю. И я просто счастлива, что североитальянские гены Петроанджели взяли верх над нью-йоркскими еврейскими генами Саксов! Мне только не нравится эта фамилия — Сакс. Эндрю Сакс! Совершенно не звучит. Надо посмотреть, возможно, мне удастся сменить эту фамилию. Какая надобность, чтобы бедный ребенок рос с этим еврейским клеймом — Сакс! Эндрю не больше еврей, чем я сама. Я его воспитаю добрым католиком. Слушай, Кэрри, а как тебе нравится имя Эндрю Саксон? По-моему, гораздо лучше. Или даже Эндрю Парадайз! Ладно, время пока есть, решим этот вопрос. Расскажи о себе. Как у тебя дела с книгой?
— Неплохо. Я сейчас переписываю отдельные главы.
— Отлично. Я желаю тебе удачи.
— Понимаешь, Ева, я тоже живу в тревоге. Мне нужна обеспеченность. Потиражные растрачиваются быстрее, чем поступают.
Ева вздохнула:
— Мне ли не знать. Я же не забыла — фотографии, такси, ланчи, доктора, атлетический зал, косметический кабинет. Господи!
— Ева, я тебе еще не рассказывала о своих планах? Я собираюсь подать документы на стипендию.
— На стипендию? Но это же потрясающе, Кэрри! И ты надеешься, что получишь ее?
— Не знаю, но попытаться в любом случае стоит. Я хочу получить рекомендацию известного писателя — такого, как Роджер Флорной.
— Ты с ним уже говорила?
— Нет еще, но я не сомневаюсь, что он согласится. Он всегда хорошо относился ко мне. Я хочу послать ему несколько готовых глав и приложить письмо с просьбой рекомендовать меня, если ему понравится моя работа. Я уверена, он согласится.
— Блестящая мысль! — обрадовалась Ева.
— А если будет стипендия, тогда я навеки расстаюсь с этой работой. Все!
Что-то кольнуло Кэрри при виде любви и гордости, с которыми Ева непрестанно поглядывала на сына, дай ей волю, она бы вообще ни на миг не сводила бы с него глаз.
Ева посмотрела на часы:
— Пора кормить. Пойдем, поищем укромное местечко?
Они отыскали уединенную скамейку, отгороженную кустами от дорожки, Ева расстегнула блузку и дала малышу грудь. Эндрю громко зачмокал, не открывая крепко зажмуренных глазок и стискивая кулачки.
— Вот увидишь, Кэрри, — сказала ей Ева, — когда у тебя будет ребенок, ты поймешь, что ничто не свете, просто ничто на свете не идет в сравнение с этим. Это — самое большое счастье!
Кэрри отрешенно смотрела на собак, гонявшихся друг за другом на лужайке.
— Кормить ребенка грудью — удивительное ощущение, — продолжала Ева, поглаживая малыша. — Любовь просто захлестывает тебя.
Ладони, лицо и все тело Кэрри будто занемели от горячей волны, окатившей ее. «Как это вышло, что я послушалась Мела Шеперда и Чарлин? Или это была не я? Я же не смогла бы этого допустить! Но допустила — так почему же, почему?»
— Без материнства женщина не ощущает полностью свое женское естество, — по-взрослому говорила Ева. — Правда, мамочкин любимый мальчик?
Малыш отозвался — он заулыбался, широко растягивая розовые губки, задвигал ручками и ножками. Ева помогла ему срыгнуть, и он, сидя, уставился на мир с умным и серьезным видом, а когда Ева перепеленывала его, он смеялся от удовольствия.
— Похоже, я становлюсь наседкой, но я тебе передать не могу, Кэрри, что Эндрю значит для меня. Этот вот бесценный комочек сделал меня другим человеком.
Эндрю пукнул.
— Хочешь подержать его?
— Лучше не надо. Вдруг я его уроню?
— Ну что ты, Кэрри! Мы же сидим на траве, — Ева вручила Кэрри младенца, своего сына.
У Кэрри заныло сердце, когда она почувствовала тепло этого крошечного, сияющего человечка с
