П-образным порядком, обращенным к братской могиле, где на временно сооруженных подмостках представлено все командование батальонов. Над солдатским строем вьется парок дыхания.
Под неумолчный вороний гомон комбат зачитывает приговоры военного трибунала: «За вооруженный грабеж и убийство гражданского населения и военнослужащих Сафроненко, Чернюк, Рогов и Колышкин приговариваются к высшей мере социальной защиты, а остальные к десяти годам тюремного заключения. Приговор в отношении Сафроненко, Чернюка, Рогова и Колышкина приведен в исполнение».
Балтус свернул листок и спрятал его в папку. Обвел долгим взглядом солдатский строй, будто выискивал тех, кто затаился и избежал заслуженной кары.
— Штрафники! Формирование и боевая подготовка батальона закончены. С часу на час ожидается приказ командования об отправке батальона на фронт. Я знаю, для большинства из вас это тот решающий день и час, которого с нетерпением ждут те, кто готов честно искупить вину на поле боя. Смыть кровью позорное пятно из своей биографии и снова стать в ряды достойных граждан и защитников нашей великой социалистической родины. И не обязательно кровью, как было раньше. Обращаю на это ваше внимание особо. Мною получено распоряжение командования о представлении к оправданию тех штрафников, кто не будет ранен, но проявит в бою особую отвагу и мужество. Более того, командованию батальона предписано представлять таких штрафников к награждению орденами и медалями. И я воспользуюсь этим правом.
Но я знаю также, что среди вас есть и те, кто пришел в батальон вовсе не за тем, чтобы рассчитаться со своим уголовным прошлым, стать на путь исправления. Это отпетые мерзавцы типа Сафроненко и Рогова, их подручные и приспешники. Они и здесь пытались заниматься грабежами и убийствами, намеревались совершить дезертирство, чтобы уйти от заслуженного наказания.
Таких мало. Но они есть. И для них я специально повторяю: в прифронтовой полосе действуют другие законы. Не только за бандитизм и уголовщину, но за любое нарушение или неисполнение приказа командирам взводов и рот дано право применять оружие и расстреливать виновников на месте. Я повторяю — за любое!
Каждый день на фронтах гибнут десятки тысяч лучших сынов Родины, ее несгибаемых защитников. В порядке высшей справедливости у нас нет права за их счет быть милосердными хоть и к своим, но врагам. Потому что бандит — грабитель, дезертир и трус — изменник, тот же враг, ничем не лучше фашистов. По сути — их прямой пособник
Я уверен, батальон выполнит любой приказ командования, а его солдаты мужеством и отвагой возвратят себе честное имя, станут полноценными гражданами и воинами нашей великой Родины. Враг будет разбит, победа за нами!…
Объявленный комбатом приговор трибунала новостью для штрафников не стал. Еще накануне беспроволочный телеграф распространил по подразделениям его изложение. Но штрафники знали даже больше того, что содержалось в прокурорском вердикте.
Знали, что до расстрела Соболь не дожил. Не обмануло изощренное чутье Каширу, продал его подельник на первом же допросе. Выдавая страх по собственной шкуре за чистосердечное признание, сдал и всех остальных участников ночных грабежей и убийств. На что рассчитывал, чего хотел? На приговоре трибунала это обстоятельство отразиться не могло. Высшая мера ему была предопределена.
Осталось неизвестным, как удалось-таки Кашире отравить бывшего дружка, чьей была та рука, что по указке вожака переправила из батальона хлебную пайку с ядовитой начинкой. Но расстался Соболь с жизнью на несколько дней раньше Каширы.
Получил новый срок и был отправлен в армейскую отдельную штрафную роту Сахно.
Впрочем, судьба уголовников была предсказуемой и могла взволновать разве что сообщников. А вот близость скорой отправки на фронт, как сообщение о прибытии идущего с многочасовым опозданием поезда, возбудило в ожидающих посадки людях массу разговоров и предположений — куда?
Глава седьмая
Сигнал тревоги прозвучал за час до подъема. И никто из штрафников не обманывался, по какому поводу неурочный подъем. В ожидании отправки спали на увязанных вещмешках под головами. Командиров рот подняли и вызвали в штаб еще раньше. Сквозь непроглядную ночную тьму от площади доносились звуки неясного движения и урчание прогреваемых моторов. Они снимали последние сомнения: отправка. Проходя вдоль колонны «Студебеккеров», Павел пересчитал грузовики — шестнадцать. Расчет прост. Одна посадка — семь взводов, если битком. Чтобы перекинуть весь батальон, потребуется семь-восемь ходок. А значит, путь на колесах не долог. Вероятней всего, до ближайшей железнодорожной станции или полустанка.
Колычеву повезло. Почему-то его роту начальник штаба предназначил на посадку первой. Солдаты оставались без горячего завтрака, но зато получали возможность выбрать лучшее место и время на обустройство без спешки и нервотрепки.
— С тобой взвод охраны и два взвода Кужахметова. Старший команды — ты, — напутствовал его начштаба Сухорук — Машины не задерживай, сразу отправляй назад.
Получив команду на погрузку, штрафники дружно навалились на борта. В голову колонны Павел выделил взводы Титовца и Ведищева, в хвост — взвод охраны и Маштакова. Сам вместе с Маштаковым ехал в кабине замыкающего грузовика.
Одолев километров пятнадцать заснеженного межника, колонна без происшествий прибыла к месту назначения — на глухой железнодорожный полустанок, где штрафников дожидался длинный состав из пульмановских вагонов.
Полустанок подвергался жестокой бомбежке. Пристанционный поселок полностью разбит и разрушен, покинут людьми. Вдоль путей валяются цистерны, изуродованные взрывами и огнем. Станционная постройка — небольшой выгоревший домик с выхваченным бомбой или тяжелым снарядом углом. Все покрыто толстым слоем нетронутого снега — ни следа, ни тропинки. Вокруг, сколько хватает глаз — девственная белизна. Павел остановил выбор на середине состава.
Титовец, Маштаков — первый вагон. Ведищев, Грохотов — второй вагон.
Неизвестно, сколько тысяч «живой силы» перевезли эти вагоны, но по всему видно — немало. Двухъярусные нары отполированы солдатскими шинелями до лакового блеска. Стены исписаны фамилиями и датами, всевозможной нецензурной фольклористикой. Но есть и главная радость — железная печурка.
Тесноват вагон для двух полнокровных взводов. Летом, пожалуй, задохнулись бы от жары, но сейчас зима.
Оценив обстановку, Павел собрал взводных на совет:
— Урок из вагонов не выпускать. Пусть лучше в карты режутся и топят печки. Выделить команды из надежных солдат, обследовать развалины. Похоже, нога человеческая сюда давно не ступала. Может, чего из припасов найдется.
Титовец об освещении задумался.
— Ротный, пока охранники в оцепление не встали, надо пошукать по округе, может, где посудина с керосином найдется.
— Дело, — согласился Павел. — Как только машины вторым рейсом вернутся, попробуйте стрельнуть у шоферов бензинчику. С солью тоже на коптюшки пойдет.
— А мы с Егором уже отрядили людей, — как бы невзначай замечает Ведищев, ожидая, видимо, похвалы.
Павел забеспокоился:
— Кого послали?
— Не беспокойся. Двух отделенных с надежными ребятами.
Посланцы вернулись ни с чем. Кроме трех копешек сена, под снегом обнаружить ничего не удалось. Сено как нельзя кстати. Нар для всех не хватит. Кому-то придется размещаться и под нарами, и в проходе.
Павел отдал приказ перетаскать все сено на плащ-палатках в вагоны, набрать обломков досок на растопку.
