так считала она сама — невестой. Но Минти его соседка, друг, и он не может с ней так поступить. Конечно, с головой у нее не все в порядке, но если речь идет об убийстве, то Минти похожа на убийцу не больше, чем он сам. Лаф вздрогнул.
— Ты не замерз?
— Начинаю. И комары появились.
Соновия взяла на руки спящего кота.
— Боже, я забыла тебе сказать. Мистер Кроут умер. Сегодня утром. Совсем вылетело у меня из головы. Вот взяла кота и вспомнила.
— Бедный старик. — Добряк Лаф погрустнел. — Рискну предположить, что ему лучше там, где он сейчас. Возьмем себе Черныша?
— Я не оставлю его на милость Гертруды Пирс.
Когда Минти вернулась, собственный дом показался ей обителью призраков. Возможно, такое впечатление производит любой дом, когда наступают сумерки, а свет еще не включен, занавески не задернуты и комнаты не наполнены смехом. Никакого смеха не предвиделось — только тишина, неподвижность и тревожное ожидание. Дом словно затаил дыхание, готовясь к тому, что должно произойти.
Минти не стала включать свет в холле — вообще не стала включать свет, — а медленно обошла дом, как будто дразнила его, приглашала показать притаившихся призраков. Ей было страшновато возвращаться, однако она вернулась к двери тем же путем, затем снова описала круг. У подножия лестницы она посмотрела наверх, словно в темное ночное небо, потому что на втором этаже свет не горел. Джок вышел из глубокой тени и спустился по ступенькам. Призрак был точно таким же, каким Минти увидела его в первый раз. Словно она и не избавлялась от него. Получается, это только временно. На три или четыре месяца, подумала она, глядя в его светлые безжалостные глаза.
Минти зажмурилась и медленно повернулась спиной к призраку. Наступила полная тишина. Если Джок дотронется до нее, если она почувствует его ладонь на шее или холодное дыхание на щеке, то точно умрет, подумала Минти. Ничего не произошло, и она снова повернулась и с трудом открыла глаза, как будто для того, чтобы поднять веки, требовались огромные усилия. Никого. Призрак исчез. С улицы донесся шум от проезжавшего мимо автомобиля; окна его были открыты, и из салона лилась громкая рок-музыка. «Он возвращается, потому что я не могу найти его могилу, потому что я не могу положить на нее цветы, как на Тетушкину», — подумала Минти.
— Послушай, Минти, — сказал Лаф, когда принес ей почту. — Я тут провел небольшое расследование, как ты просила. Твоего Джока не похоронили. Его кремировали, а пепел развеяли. — В каком-то смысле это была правда. Лаф всю жизнь старался не лгать, отклоняясь от этой прямой и очень узкой дорожки только в тех случаях, когда правда оказывалась слишком жестокой. Так, например, Джеффри Лича действительно кремировали, но его прах из похоронного бюро забрала Фиона Харрингтон, рассказавшая полицейскому, с которым Лаф был знаком, что собирается с ним делать. — Где-то в Вест-Хэмпстеде, — прибавил он и расстроился, увидев, как побледнело лицо Минти.
— Куда же мне приносить цветы?
Лаф представил завернутый в целлофан жалкий, одинокий букет хризантем, лежащий на тротуаре Вест-Энд-лейн, как будто там кто-то умер. С несвойственным ему цинизмом он подумал, что пройдет совсем немного времени и к цветам присоединится еще дюжина похожих букетов, принесенных людьми, которые понятия не имеют, кому отдают дань памяти.
— Они сказали, Форчун-Грин.
Что-то вроде зеленого треугольника с деревьями, подумал Лаф. Он ждал от Минти уточняющих вопросов и даже просьб, однако вопрос, который она задала, оказался совсем другим:
— Вы попросите Соновию еще раз позвонить строителям?
— Не торопи их, Минти, — несколько растерявшись, ответил Лаф.
Похоже, она к чему-то прислушивалась, пристально глядя в угол. Потом встрепенулась, словно человек, стряхивающий с себя сон.
— Вы говорили, что начало недели — это четверг, а конец недели — следующий понедельник, но понедельник прошел, а они не пришли. Такими темпами у меня никогда не будет душа.
Глава 34
В последний раз Джимса видели в ресторане «Ле Тобсил» в Марракеше. Член парламента от либерально-демократической партии, посетивший город во время путешествия по Марокко, заметил его в окне. Ему самому ужин в этом заведении был не по карману. Парламентарий нисколько не удивился бы, увидев Джимса в компании красивого мужчины, однако тот был один. Это любопытное обстоятельство он упомянул в электронном письме другу, а друг рассказал прессе. Так началось захватывающее и еще не закончившееся журналистское расследование «Исчезновение парламентария-гея».
В конце августа кто-то из журналистов утверждал, что столкнулся с ним в Сеуле, где Джимс дал ему интервью. Однако все, кто знал Джимса, отнеслись к статье скептически, с трудом представляя, что он может появиться в Корее, а признание вины, сожаление и раскаяние, присутствовавшие в тексте, никак не могли принадлежать ему. Естественно, ни агент Джимса, ни банк не раскрывали сведений о его местонахождении, хотя, по всей вероятности, должны были что-то знать. Предпринимались попытки выяснить правду у Зиллы, однако найти ее удалось не сразу, поскольку она сдала Уиллоу Коттедж на год американскому писателю, а сама переселилась в поместье Лонг-Фредингтон к сэру Рональду Грасмеру.
— Я всегда хотела сюда вернуться, — сказала Евгения, — а теперь мы опять уезжаем.
Как обычно, никто не обратил на нее внимания.
Зилла понятия не имела, где Джимс, и ее это совсем не волновало. Теперь все ее усилия были направлены на то, чтобы сделать Ронни счастливым и убедить его, что он ошибался, когда после развода с очередной женой заявил, что покончил с браком раз и навсегда.
Время от времени мистер Уголовный Розыск и мисс Строгость появлялись в телевизоре — не больше двух минут в самом конце «Новостей Юго-Востока» — и сообщали равнодушным зрителям, что никогда не прекратят охотиться за «убийцей из кинотеатра» и человеком, повинным в смерти Эйлин Дринг. Его арестуют в ближайшем будущем. У них масса новых идей, и их группа работает не покладая рук. Фиона, Мэтью и Мишель иногда смотрели эти передачи, но уже не испытывали тревоги и не чувствовали себя участниками событий. Их испытания закончились. Уже много недель полиция не проявляла к ним никакого интереса. Соседи снова стали с ними здороваться, и при их приближении никто не переходил на противоположную сторону улицы; Фиона удалила надписи на стойках ворот, которые теперь сияли свежей краской.
Постепенно жизнь налаживалась. Когда раздавался звонок в дверь, Фиона уже не думала, что это Джефф, а когда возвращалась домой, не надеялась, что он ждет ее. Просыпаясь — она по-прежнему принимала снотворное, — Фиона уже не удивлялась, почему Джефф не лежит рядом. Теперь она соглашалась с друзьями, которых раньше подозревала в злословии: они с Джеффом действительно были знакомы всего восемь месяцев, а это слишком маленький срок для проверки чувств. Зная о нем то, что знает теперь, Фиона никогда бы ему не поверила; он так часто предавал ее и нагородил столько лжи. Время от времени Фиона спрашивала, простила ли ее Мишель за то, что она отнесла их с Мэтью к числу врагов Джеффа. Ответ всегда был одинаковым: да, конечно, и пора обо всем этом забыть, — однако ее не оставляли сомнения в искренности соседки.
В последнее время Мишель стала тихой и задумчивой, и Мэтью часто спрашивал ее, все ли в порядке. «Нет, конечно, — с улыбкой отвечала она. — Все просто замечательно». Предполагалось, что такой ответ должен его удовлетворить. Он хотел опять куда-нибудь поехать на выходные, на этот раз за границу, но Мишель сказала, что ей очень хочется, но лучше отложить путешествие на несколько недель. Во время
