— …Вам здесь будет хорошо, балабос (хозяин). Кругом одни евреи, весь дом. Можно сказать — еврейский лагерь… А что клопы беспокоят, то не обращайте внимания. Сколько их?! Ну пусть даже много. А в доме этом живет восемьдесят человек. Раздели на всех — совсем немного придет -
ся на каждого… И вообще, здешний клоп — сытый клоп. А потому не вредный… Я, конечно, не хотела бы вас беспокоить, но хочу спросить, наболело?таки. Вот я вдова. Сейчас много вдов. И все глупые. Особенно насчет своих детей. Ах, если б вы знали, какой он, мой Бориска! Может, я немножко новомодная, отдала его в гимназию. Учись. А он все что?то пишет. Даже в субботу. Значит, святость субботы долой? Молиться некогда? Надо писать, надо бежать в гимназию… Ну хорошо — хочешь стать писателем. А отец был бухгалтером. Так иди на службу отца, будь тоже бухгалтером! Так нет — читает, пишет; с девицами… Развратил тут всех девиц: не молится в пятницу на свечах. Чепуха, говорит. Не моет руки перед едой. И у других, смотрю: отец смотрит на дочь, дочь смотрит на отца — два петуха… Ну вот. Окончил с божией помощью гимназию. С медалью. Зачем еврею медаль? Вы знаете, я так вам скажу: когда будут бить евреев, Бориска покажет свою медаль, и ему вдвое накладут… Теперь хочет поступить в университет. Там его только и ждали! Когда в гимназию принимают евреев небольшой процент, то в университет из этого небольшого процента совсем маленький. Ну и не попал. Переживает. А что же тут такого? Какой стыд? Цорес рабим! (Бедствие общее). Зачем обижаться? На кого обижаться? Но он не только обиделся, он даже сильно рассердился. И задумал одно маленькое дело…
— Какое дело? — нацеленный всегда на дело, поинтересовался живо Симанович, разомлевший в теплой комнате хозяйки.
— Ну, не совсем оно и маленькое, — как?то сбилась с тона Руфина. — Свергнуть Николая. А? Как вам это нравится? Я дрожу, когда увижу урядника за сто шагов, а он захотел сбросить царя! Не нравится Бориске, как он правит. Достал себе паспорт, будто он не еврей, и пошел рабочим на завод. Что он там делал, я не знаю. Но скоро попался, и его засадили. Год держали, потом выпустили. Я рада: ну теперь станет жить возле меня. Но тут призыв в армию его года. У нас как? Каждый старается как?нибудь устроиться, что?нибудь сделать. Будь же и ты человеком — сделай тоже что?нибудь. Сделай себе грыжу, сделай себе ухо, сделай себе свист в легких! Так нет. Побежал в армию. Можете себе представить? Как иной танцор бежит на свадьбу. Что тебе там загорелось? Я, говорит, оттуда его еще скорее сброшу Николая. А конец такой: Бориска получил рану, лежит в лазарете. А Николай живехонек и сейчас пьет?таки вино из большого стакана… Ну, ладно. Заболталась я, — наконец закруглилась Руфина, видя, как Симанович поднимается из?за стола. — Покойной ночи, балабос.
— Покойной ночи, балабосте (хозяйка), — Арон Симанович вконец разомлевший от уюта, тепла и ненавязчивой болтовни хозяйки, вышел в свою комнату, лег поверх стеганого одеяла и смежил веки. «Ничего, — мелькнула умиротворенная мысль, — подожди немного, балабосте, и твой Бориска будет в университете… Мы этого Николашку!..»
И вдруг сонливость отлетела. В голове зароились какие?то агрессивные мысли: она боится урядника за сто шагов! Почему мы должны бояться? Почему терпим унижения?..
Он никогда не понимал этих жалких забитых людей. Не понимал, как можно жить в ожидании с моря погоды. Нет, он человек дела, действия. И не зря целыми днями, а часто и ночами, пропадает в разного рода клубах, варьете, бильярдных, на скачках. Других злачных местах, где много всякого разного люда различного общественного положения. Он с ними пьет, играет, делает ставки, ходит по женщинам.
Ночные похождения особенно сближают. Когда не особенно обращают внимание на национальность и общественное положение. Вино, азарт, женщины уравнивают людей, делают их менее разборчивыми в выборе друзей, собутыльников. И менее щепетильными в выборе способов добывания средств на «красивую жизнь».
Именно здесь, в этой среде увлекающихся, умный'и расчетливый Симанович искал себе нужных людей, заводил выгодные знакомства и связи. Именно здесь он обнаружил в себе талант и умение использовать людей в своих целях.
Потихоньку, незаметно, где подкупом, где мелкими услугами, где пустыми обещаниями, благо русские люди простодушны и доверчивы, Арон Симанович расширял круг своих знакомых, направляя свои усилия главным образом на полицию и чиновничество. От полиции во многом зависела свобода действий, а от чиновников — протаскивание своих интересов в конторах и ведомствах. Но главной целью был царский двор. Проникнугь туда во что бы то ни стало и там создать свое влияние.
И все складывалось как нельзя лучше.
Но тут из Киева пришла страшная весть — намечаются погромы. Надо бы срочно выехать туда, спасать семью, спасать дело — там у него несколько ювелирных магазинов… А тут подвалила такая удача — завел знакомство с братьями Витгенштейн, служившими в личном конвое Императора Николая. Упустить такой шанс было немыслимой глупостью. И сшиблись в душе долг и выгода. Пока шла борьба с самим собой, в Киеве начались погромы. И это дорого ему обошлось: по приезде в Киев он обнаружил свои магазины разгромленными. Один управляющий еврей был убит. Убиты и многие родственники. Надо было спасать семью и надо было спасаться самому. Спрятаться где?либо было невозможно — тех, кто укрывал евреев, убивали вместе с евреями. Пришлось решиться на отчаянный шаг. Узнав, что во главе погромов стоит генерал Маврин, а помощником у него полицмейстер Цихоцкий, которому когда?то он услужил неплохо, да и генералу Маврину тоже, Симанович отправился на прием к… самому Маврину.
У того и челюсть отвисла, когда он увидел в дверях одного из самых известных и ненавистных евреев Киева.
— Ты с ума сошел, Арон! — вскочил Маврин с места. И забегал по кабинету, мысленно ругая себя. Знал же ведь, знал — рано или поздно придется чем?нибудь платить этому еврею за «услуги»! И дернула нелегкая принять от него жемчужное колье для жены. Уж больно хотелось порадовать супругу. — Ты же, говорят, в Питере обосновался. Чего тебя принесло?..
Симанович молча выложил на стол тугую пачку ассигнаций.
— Семья где? — Маврин быстро подошел к столу, с грохотом выдернул ящик и смахнул туда пачку денег.
— В том?то и дело, что семья моя здесь…
— Не приложу ума, что делать. Может, ты подскажешь?
— Подскажу. В помощниках у тебя Цихоцкий? Мы с ним… Поручи ему вывезти меня и семью.
— Куда? Весь город кипит…
— На моторе к поезду на Берлин.
— Ты думаешь, так лучше?
— Только так.
— А если тебя увидят, узнают?
— Я изменю внешность. И с нами в моторе будет Цихоцкий…
— Ну — ну… — генерал вызвал порученца, велел ему отыскать Цихоцкого. Симановича при этом спрятал в соседней комнате.
Через час они мчались к вокзалу. В окно мотора, на котором Цихоцкий вывозил Симановича с семьей, Арон видел, как возле синагоги шла бойня — убивали всех, кто пришел в этот день на молебен.
Жуткое, незабываемое зрелище. Ожесточит любое сердце…
К слову:
Погромы — изобретение евреев. Они впервые учинили погром гоев (неевреев) в Мордохеевские дни. Откуда и пошел зловещий иудейский праздник Пурим. (Кровавое жертвоприношение). В ответ сами стали подвергаться этой бессмысленной, отвратительной экзекуции.
Отнимать у человека жизнь, даже во имя самой высокой идеи — безумие. Порождающее ответное безумие.
Все как будто понимают это. И тем не менее… Преследуют друг друга, убивают друг друга. Миром правят алчность и зависть — самые страшные пороки человека.
Стремление к наживе присуще многим людям и даже целым нациям. Стремление к наживе любой ценой заложено в религию иудеев — продай ближнего, если тебе это выгодно. Иуда продал Христа. И этот поступок стал фундаментальным камнем в иудейской религии, идеологии: откровенное, до цинизма стремление к наживе. Это стало знаменем многих людей. Обогащайся любой ценой! Как же! Самый близкий путь к самоутверждению. Простой, но многообещающий! И чем дальше, тем бесстыднее исповедуется
