ссуживая деньгами, ловко подсовывая ему собутыльников, создавая вокруг него атмосферу угарного довольства и тщеславия. И он, потерявший уже себя, самовлюбленный баловень судьбы, принимал все, не задумываясь особенно. Ему нравилась такая жизнь. И он ни за что не хотел расставаться с нею. А приговор товарищей висел над ним, словно гильотина.
«Красивая» жизнь с постоянной угрозой быть повешенным становилась все «красивее». Расходы на нее все увеличивались. К тому же он крупно проигрался. Из Ниццы послал просьбу фон Коттену, своему шефу по Петербургской охранке, выслать ему четыре тысячи франков. Фон Коттен и не подумал оплачивать игорные долги своего агента, выслал ему 150 рублей и тем ограничился. Но и здесь выручили невидимые «благодетели» — долг был погашен. И Богров явился в Питер «чистеньким». Хотя изрядно измотанный «лечением». Его с трудом узнавали товарищи. Очевидцы свидетельствуют: «Осунувшееся, утомленное лицо и совершенно седая голова».
Чувствуя мощную негласную поддержку и понимая, что она идет к нему не за красивые глазки, он почти открыто стал говорить о своем намерении убить Столыпина. И по тому, как его с новой силой окружили «заботой» и «вниманием», понял, что это его предложение принято. Будучи неглупым от природы, он прекрасно понимал, что его кровожадное намерение встретило понимание и одобрение не только у товарищей по партии, но и у социалистов — революционеров, которые старались изо всех сил накалить обстановку в стране, создать революционную ситуацию; он прекрасно понимал и то, что еврейская община всячески содействует сОциалистам — революционерам. Значит, и от них текут к нему денежки. И, самое главное, он все отчетливее понимал, что к его намерению все благосклоннее становится и сама охранка, а следовательно, и Сам… Страшно было подумать! Он покрывался холодным потом, когда в затуманенной винными парами и ночными похождениями голове его мелькала эта мысль. Он холодел, мертвел от этой мысли. И в то же время тщеславная душа его парила над миром от сознания собственной значимости. От «величия» того, что предстоит ему совершить. Он начинал сознавать себе цену. Так же как и его «благодетели» начинали сознавать, что их затраты не пошли впустую.
Вездесущий Арон Симанович, наблюдавший со стороны за своим протеже, отчетливо понимал «игру», затеянную вокруг Мордки, и в один прекрасный день получил сигнал подключиться. У него к тому времени были уже широкие возможности. В том числе обширная сеть казино и ресторанов. Нужные люди в нужный момент появились возле разгулявшегося Мордки и включились в компанию, и с новой силой полилось шампанское, с новой силой завертелись стаи смазливых девочек, увлекая его в постель под атласное одеяло. Потянулась нескончаемая череда кутежей с выездом за город, на природу.
В начале августа в одном из самых фешенебельных ресторанов под Питером, в «Вилле Роде», открытом и процветавшем под «крылом» все того же Симановича, в котором любил гуливать Григорий Ефимович Распутин, появился однажды и Мордка Богров. Он не был окружен таким пышным вниманием и лаской, как Распутин, но принят был самым любезным образом. И не имел ни в чем отказа.
В первый же день к нему подошел невзрачный человек с обворожительной улыбкой на лице. Чуть картавя, справился о здоровье, дал понять, что знает его отца. А уж после этого намекнул, что причастен?де к вызволению молодого респектабельного человека из «долговой ямы» в Ницце. Из его намека получалось, что он якобы тайно выполняет волю любящего отца Мордки. Но это как бы только допускается мысль. Не обязательно верить, что это на самом деле так. Ибо, как следовало понимать из намека, отец не хотел бы, чтоб его чадо знало о проявленной к нему родительской слабости. Мордка было воспарил от этого зыбкого намека, понимая жест отца, как снятие с него «экономической блокады». Но проницательный собеседник, видя, что его не совсем правильно поняли, резко прервал эти его благие мысли:
— Как вам живется? В чем нужда? Какие планы на будущее?..
На планах на будущее великолепный незнакомец сделал тонкий, но явный акцент: Богрову намекали о его намерении, теперь уже как о долге.
После длительной и неприятной паузы, которую обворожительный незнакомец умело выдержал, последовала фраза:
— Мы теперь перед большим праздником… — Он взял сигару из коробки, которую ему поднес, выгибаясь, услужливый официант в черном фраке. — И что интересно, — праздник этот будет проводиться в Киеве. — Раскуривая сигару, незнакомец пытливо всматривался в глаза Богрова. — Вы же родом оттуда?
— А что за праздник?.. — откинувшись на спинку стула, небрежно поинтересовался Богров, протягивая руку к коробке с сигарами, поднесенной официантом и ему. Он, конечно, знал, что за праздник, но надо же было потянуть время, чтоб хоть опомниться от неожиданного внимания этого господина, явно иудейского вероисповедания. В затуманенных винными парами мозгах его медленно, но верно прокручивалась версия этого посланца «оттуда», откуда сыпались на него денежки и всякие блага. — Это… открытие памятника Александру II? Ну — у-у — тоже мне праздник! — тут Богров уже входил в свою обычную роль — ко всему ироничный, не признающий авторитетов. Тем более, авторитета царей.
— Именно! — усмехнулся незнакомец, строго стрельнув глазами в застывшего возле них рослого официанта в золоченых очках. Тот откланялся и исчез. — А то я подумал, что вы играть изволите. Оно, конечно, праздник так себе… Я вас понимаю, но говорят, что Государь берет с собой на праздники Премьера… — незнакомец многозначительно умолк, ерзая горящим концом сигары в пепельнице. Он явно ждал реакции Богрова на последние свои слова. Он пришел именно за этим — услышать еще раз подтверждение о его намерении. Богров обязан сказать такое, чтоб этот господин убедился в твердости его намерений. И Богров, подумав, сказал четко:
— Я вас понял.
Незнакомец удовлетворенно слегка поклонился, обворожительно улыбнулся и сказал как бы между прочим:
— Вам поклон от Е. Е. Бывайте у него на днях…
После этой встречи с обворожительным незнакомцем Богров почувствовал вокруг себя какие?то завихрения бурной, но скрытой деятельности. Шагая по улице, чтобы побывать у Лазарева, как рекомендовал обворожительный незнакомец, Богров видел краем глаза, что по той стороне улицы за ним следуют двое, и сзади тоже двое, и на каждом углу его встречали и провожали чьи?то внимательные глаза.
У Лазарева за чашкой чая ему намекнули, что будут приняты все меры, чтобы его «потом» вывести из?под удара. Это была ловушка, он это понимал, но все равно душа ликовала — за ним стоят могущественные силы.
Потом, когда маховик заговора уже закругится вовсю, на даче в Кременчуге появится знакомый господин с обворожительной улыбкой, которого велено будет называть Николаем Яковлевичем и который якобы будет осуществлять терракт. На него и должен будет доносить Богров в охранку. То есть, в крут заговора включалось несуществующее лицо, действительную роль которого будет исполнять сам Богров. Так что ему надо будет только улизнуть благополучно с места убийства. Остальное будет шитокрыто.
Вывод Богрова из?под удара был разработан в деталях уже теми, кто Не хотел крови своего единоверца. По поручению, конечно, Дедюлина и Курлова. «Не хотите крови единоверца, думайте, как вывести его из?под удара. Мы поможем». Но сами тайком разработали свой план уничтожения Богрова на случай, если тот поймается. Об этом у Лазарева не знали.
К тому времени атмосфера вокруг Столыпина накалилась до предела. Слишком большие силы были обострены против него. В авангарде этих сил выступала высшая знать, привыкшая безнаказанно грабить государственную казну. И не желавшая мириться с тем, что появился неподкупный страж и «навесил» на сундуки с деньгами такой замок, что можно обломать зубы.
Вторая сила — социалисты — революционеры, которым надо иыло раскачать государственный корабль так, чтобЬг он перевернулся. Здесь все средства признавались хорошими. Была использована пресса, которая искусно травила честного служаку, тем более что он сумел так наладить дело, что не придерешься. Тогда они стали возбуждать партийные амбиции, борьбу между партиями, дворцовые распри, выпячивая при этом скандальную фигуру Распутина. Наконец, использовали трибуну Думы, распаляя тщеславие политических интриганов и трепачей. Они не гнушались даже финансовыми услугами враждебной Германии. Через посредство ее они восстановили против Столыпина саму царицу Александру Федоровну. А она уже сумела повлиять на супруга. Так что все положительное в характере Столыпина, все его благие дела обернулись против него же. Единственной его поддержкой было русское национальное
