Ивановых, Сидоровых, Петро вых. Или, как нарекли их теперь, — «новые русские». Не верьте им — это мутанты! Русские, но перерожденцы. Они утратили чувство Родины. Они ради сиюминутной выгоды могут продать но дешевке маму родную, отца и в придачу детей единокровных.
Сейчас у нас достаточно свидетельств того, как на просторах Российской империи свирепствовал, словно чума, распугинский абсурд; вполне достаточно, чтобы составить для себя объективный образ Распутина и распутинщины. А заодно и того, что породило это гнусное явление в русской жизни. Ибо то, что породило распутинщину, пожалуй, главнее и страшнее самой распутинщины.
Из всех свидетельств о Распутине, оставленных нам его современниками, наиболее объективными мне представляются суждения Владимира Николаевича Коковцева — Министра финансов, впоследствии Председателя Совета Министров в царствование Николая Второго.
Грандиозность скандала, связанного с именем Распутина, можно представить себе по одному совершенно достоверному факту: о Распутине заговорила общественность, заговорили в Государственном Совете и в Государственной Думе. А заговорили потому, что со страниц газет не стали сходить скандальные хроники о жизни и диких разгулах старца. При этом проскальзывали недвусмысленные намеки о покровительстве ему царских особ. Подчас с грязным подтекстом, исходящим от самого старца. В кавычках приводились его слова, хвастливо бросаемые им на пьяных гульбищах. Слова, от которых краснела вся Россия. Дошло до того, что стали писать о письмах царицы и Великих Княжон к Распутину. О письме царицы якобы фривольного плана. Публиковались даже фотокопии этих писем. Скандал приобретал оглушительный характер. Вот почему Распутин вынужден был заняться борьбой не только с министрами, а уже с целыми ведомствами, прессой, Государственной Думой и Государственным Советом. И те вынуждены были заниматься им. В борьбу был вовлечен генеральный прокурор Св. Синода Саблер и, наконец, сами Государь и Государыня, авторитет которых в связи с публикациями в газетах о проделках и высказываниях Распутина катастрофически понижался.
Дело в том, что письма государыни и Великих Княжон действительно существовали. «Их было 6, — пишет Коковцев. — Одно сравнительно длинное письмо от императри цы, совершенно точно воспроизведенное в распространенных Гучковым копиях; по одному письму от всех четырех Великих Княжон, вполне безобидного свойства, написанных, видимо, под влиянием напоминаний матери, и почти одинакового свойства. Они содержали в себе главным образом упоминание о том, что они были в церкви и все искали его, не находя его на том месте, где они привыкли его видеть, — и одно письмо, или вернее листок чистой почтовой бумаги малого формата с тщательно выведенной буквой «А» маленьким наследником».
Таковы факты.
Эти письма через опального иеромонаха Илиодора, с которым поскандалил и подрался Распутин, попали к женщине, которой тот передал их, боясь обыска. Об этом узнал министр внутренних дел после напряженнейших поисков. Когда он напал на след этих писем, то прибежал советоваться к Коковцеву — что делать? Тот посоветовал ему завладеть ими во что бы то ни стало, вплоть до покупки их у обладательницы. Для этого он согласен «открыть необходимый кредит». Но Макарову удается заполучить их без особого труда: женщина просто отдала их, понимая всю опасность, связанную с хранением этих писем.
Владимир Николаевич Коковцев держал их в руках. Даже прочитал их. Он не комментирует их содержание. Лишь приводит строчку из письма императрицы, которая была известна ему еще по фотокопиям, помещенным в газетах. «Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к себе твоей руки…»
Эти слова, считает Коковцев, «могли дать повод к самым непозволительным умозаключениям, если воспроизвести их отдельно от всего изложения…»
Можно себе представить состояние Государя и Государыни, прочитавших в газетах эту строчку.
Конечно же, царь, подогреваемый супругой, постарался употребить всю силу власти, чтобы заткнугь рот разгулявшейся прессе. Но… Но не тут?то было. К тому времени закон о печати был сформулирован так, что к ней не подступиться. (Как похоже на сегодняшние вольности наших СМИ. Присвоивших себе статус четвертой власти, которая «направляет» все три первые).
На соображения царя приструнить печать, «так как ему кажется, что следовало бы подумать об издании такого закона, который давал бы правительству известное влияние на печать…» Коковцев вынужден был ответить: «Дума никогда не решится облечь правительство реальными правами относительно печати, не пойдет ни на какие действительные ограничения свободы печатного слова из простого опасения встретить обвинения себя в реакционности».
Между тем со страниц многих газет и журналов кричало справедливое в общем?то требование: «Удалите этого человека (Распутина. — В. Р.) в Тюмень, и мы перестанем писать о нем».
Распутин между тем продолжал назначать и смещать министров и других высоких и высочайших должностных лиц государственной и духовной власти. Вплоть до назначения обер — прокурора Святейшего Синода. «По городу ходили слухи даже о том, что Распутин рассказывал всем и каждому, что Саблер поклонился ему в ноги, когда тот сказал ему, что «поставил его в оберы».
На парадном обеде в Зимнем, устроенном в честь приезда короля Черногории (отца Милицы и Анастасии. — В. Р.), Государь изволил долго разговаривать с министром внутренних дел Макаровым. Все о том же. О Распутине. Вернее, о газетах, которые никак не оставляют его в покое. Требовал обуздать печать. И даже сказал с неудовольствием:
— Я просто не понимаю, неужели нет никакой возможности исполнить мою волю?
Подумал и поручил Макарову обсудить с Коковцевым и Саблером, что следует предпринять, чтоб унять борзописцев.
Так и хочется сказать словами великого Крылова: «И щуку бросили в реку».
Саблер — ставленник Распутина и находится под тайной крышей и лютым контролем еврейской общины. Он будет приструнивать печать, которая на корню продана и давно уже является рупором социалистов, послушным орудием еврейской общины? И даже такие газеты монархического толка, как «Новое Время», грудью защищавшая незыблемость самодержавия, никак не могли понять, что травля Распутина — это косвенная травля августейшего монарха. Главными же распространителями известий о похождениях и проделках Распутина были газеты «Речь» и «Русское слово». Что касается «Нового Времени», то Коковцев пишет об этом так: «Для меня было ясно, что в редакции «Нового Времени» какая?то рука сделала уже свое недоброе дело и что рассчитывать на влияние этой редакции на ее собратий по перу не приходится».
Дело с Распутиным было так закручено, что сам Государь обнаружил свое бессилие что?либо сделать. Тогда он решается на крайнюю меру: он извлекает из дальнего архива дело Распутина о причастности его якобы к хлыстам и передает его на заключение… М. В. Родзянко. Ему кажется, что этим он отвлечет общественное мнение от своей особы и направит его в другое русло. Но вышло не так, как он думал. Это был самый опрометчивый шаг в его усилиях погасит^ скандал, связанный с Распутиным. Кто его только надоумил на этот шаг! На этот счет имеется предположение Коковцева, что сам Святой Синод в лице Саблера и надоумил. И вот что из этого вышло: «М. В. Родзянко, — пишет Коковцев, — немедленно распространил по городу весть об «оказанной ему Государем чести»… «…Родзянко рассказывал направо и налево о возложенном на него поручении и, не стесняясь, говорил, что ему суждено спасти государя и Россию от Распутина, носился со своим «поручением», показывал мне однажды 2–3 страницы своего черновика доклада, составленного в самом неблагоприятном для Распутина смысле…» «…Под влиянием всех рассказов Родзянко толки и сплетни не только не унимались, но росли и крепли».
Таков результат этого расследования по поручению Государя. Комментарии, как говорится, излишни.
Однако надо было что?то делать.
Помня поручение Государя обсудить меры по предотвращению скандала, связанного с Распутиным, Коковцев, Макаров и Саблер собрались 30 января 1912 года на совещание в кабинете Председателя Совета Министров. И до 12 часов ночи бились над вопросом: как быть? Что делать? Спорили несколько часов. Коковцеву с самого начала казалось, что Саблер будет хитрить и изворачиваться, чтобы тройка не могла принять какого?либо определенного решения. Но вдруг именно Саблер в самой резкой форме и предложил единственно правильный и возможный выход — уговорить Распутина уехать к себе в село Покровское и никогда больше не появляться в Петербурге. Мало того, он взял на себя труд переговорить с Распутиным и
