Преображенского полка оказался добрым и участливым. Он жалел нас и, когда не было посторонних, бранил новые порядки, говоря, что ничего доброго не выйдет».
Утром на следующий день Вырубовой было плохо. Попросили доктора, но его не оказалось. Пришел офицер от Керенского и сказал, что больную отвезут в лазарет, там врач и сестра. Что же касается Лили, то ее отпустили (?). «Я отдала Лили некоторые золотые вещи; она же дала мне полотенце и пару чулок, которые я носила все время в крепости».
После того как они простились с Лили, пришли полковник Перетц и вооруженные юнкера. Они повезли Вырубову на моторе, и всю дорогу насмехались. «Вам с вашим Гришкой надо бы поставить памятник, что помогли совершиться революции!»
Она старалась не слушать их.
Перетц сказал с издевкой: «Вот всю ночь мы думали, где бы вам найти лучшее помещение, и решили, что Трубецкой бастион самое подходящее!» Когда они начали оскорблять их Величества, Вырубова не выдержала: «Если бы вы знали, с каким достоинством они переносят все, что случилось, вы бы не смели так говорить, а преклонялись бы перед ними».
В своей книге потом этот самый Перетц удивлялся этим словам Вырубовой.
Подъезжая к Таврическому Дворцу, полковник сказал, что они заедут в Думу, а потом в Петропавловскую крепость.
В Министерском павильоне все помещения и коридоры были заполнены арестованными.
Повезли в крепость. Среди сопровождавших была молоденькая курсистка. Она вызвалась сообщить родителям Вырубовой о месте ее нахождения. Та дала ей телефон.
Подъехали к Трубецкому бастиону. «Нас окружили солдаты». Казак Берге помог ей идти. Толкнули в темную камеру и заперли. Железная кровать, каменный пол в лужах воды, по стенам течет. Мрак, холод. Крошечное окно у потолка, сыро, затхло. В углу клозет и раковина. Железный столик и кровать приделаны к стене. На кровати тоненький волосяной матрац и две грязные подушки.
Открылась дверь, и вошел мужчина с черной бородой и грязными руками, с ним толпа солдат. «Солдаты сорвали тюфячок с кровати, убрали вторую подушку и потом начали срывать с меня образки, золотые кольца». Впоследствии мужчина назвался: «Кузьмин, бывший каторжник, пробывший 15 лет в Сибири». Когда солдаты срывали золотую цепочку от креста, они глубоко поранили мне шею», «…один солдат ударил меня кулаком и, плюнув мне в лицо, они ушли, захлопнув за собою железную дверь».
Некоторое время они оставались под дверью, смеялись и улюлюкали в адрес Вырубовой.
На следующее утро принесли кипятку и корочку черного хлеба. Пришла женщина и раздела ее донага и надела арестантскую рубашку. Раздевая, она заметила на руке браслет. Солдаты стали срывать его с руки. Было очень больно.
Еда скудная. «Два раза в день приносили полмиски бурды вроде супа, в который солдаты часто плевали, клали стекло».
На прогулки выводили всего на десять минут. В баню разрешалось раз в две недели — по пятницам и субботам. В камере было холодно. От холода просыпалась, «…грелась в единственном теплом уголке камеры, где снаружи была печь: часами простаивала я на своих костылях, прислонившись к сухой стене».
Заболела бронхитом, потом воспалением легких. Часто теряла сознание, падала с кровати на пол. «Иные солдаты, войдя, ударяли ногой, другие же жалели и волокли на кровать». Фельдшер ставил банки.
У солдат происходили вечные ссоры с караулом, злость вымещали на заключенных. С госпожой Сухомлинской, сидевшей в соседней камере, научились перестукиваться. «Кашель становился все хуже, и от банок у меня вся грудь и спина были в синяках».
Доктор Трубецкого бастиона Серебряков издевался. «Он сдирал с меня при солдатах рубашку, нагло и грубо насмехаясь, говоря: «Вот эта женщина хуже всех: она от разврата отупела». Когда я на что?нибудь жаловалась, он бил меня по щекам…»
Вдобавок пообещал еще и наказать за то, что она болеет. И в самом деле, вскоре пришла бумага от начальства крепости, в ней говорилось, что Вырубова лишается за болезнь прогулок на десять дней.
«Вообще без содрогания и ужаса не могу вспомнить все издевательства этого человека».
Приставили двух надзирательниц. Одна из них флиртовала с солдатами, вторая оказалась душевной. «Видя, что мы буквально умираем с голоду, она покупала на свои скудные средства то немного колбасы, то кусок сыру или шоколада…» «Она рассказала мне, что Керенский приобрета ет все большую власть, но что Их Величества живы и находятся в Царском».
На Пасху в камеру ворвались неколько пьяных солдат со словами: «Христос воскрес». «Похристосовались. В руках у них были тарелки с пасхой и кусочки кулича; но меня они обнесли. «Ее надо больше мучить, как близкую к Романовым», — говорили они.
Священнику было запрещено обойти заключенных с крестом. Но «в Великую Пятницу нас всех исповедали и причащали Святых Тайн…» «Священник плакал со мной на исповеди».
Под подушкой нашла пасхальное яйцо. Это от доброй надзирательницы.
Разрешили свидания с родными. В пятницу пришла мать. Она была потрясена видом дочери. Особенно большой раной на лбу. Солдат Изотов в припадке злобы толкнул ее, она ударилась о косяк железной двери, рассекла лоб.
Заведующий бастионом Чкани то и дело поглядывал на часы. На свидание было отпущено 10 минуг. Отец заболел от горя. Деньги, которые посылали родители, доходили не все. Чкани, Новацкий и другие крали их и проигрывали в карты. Они вымогали деньги у родителей под угрозой убить их дочь или изнасиловать.
Страшнее всего было ночью. Трижды врывались пьяные солдаты, грозя изнасиловать. Первый раз заслонилась иконой Богоматери и умолила пощадить ее. Второй раз подняла крик. Прибежали солдаты из других коридоров. В третий раз пришел сам караульный начальник. «Я со слезами упросила его, он плюнул на меня и ушел». Жаловаться было опасно — солдаты могли отомстить. Узнала добрая надзирательница, вступилась.
Пришла весна. В камере стало суше и теплее.
Публикации в газетах относительно царской семьи и их приближенных становились все жестче. Раздавались голоса с требованием расправы над ними. Добрая надзирательница тихонько шепнула, что среди стрелков охраны возмущение. Грозятся расправой. «Мною овладел ужас и я стала придумывать, как бы им не попасть в руки; вспомнила, что можно сразу умереть, воткнув тонкую иглу в мозжечок».
В камере становилось все жарче. Потом стало и вовсе невыносимо душно. Начались допросы. Допрашивали 15 раз. Изменилось отношение солдат в лучшую сторону. Те — перь они не только не грубили, но и жалели, приносили тайком еду. А некоторые плакали, жалея. Стали приносить книги. Один солдат вызвался даже доставить письмо родителям. Началась тайная переписка. Лили Дэн прислала записку, в которой сообщала, что Их Величества живы. В конверте был наклеен цветок и записка от Государыни «Храни Господь». Вернули вещи из канцелярии бастиона. Поваренок бастиона стал подкладывать мясо в суп. Стали носить чистое белье. «Солдаты рассказывали, что вообще при царе легче было сидеть в крепости: передавали пищу, заключенные все могли себе купить и гуляли два часа».
Среди солдат стали появляться те, которых Вырубова лечила в своем госпитале. Они помнили добро. «Как?то пришел начальник караула с известием, что привез' мне поклон из Выборга «от вашего раненого Сашки, которому фугасом оторвало обе руки и изуродовало лицо. Он с двумя товарищами чуть не разнес редакцию газеты, требуя поместить письмо, что они возмущены вашим арестом. Если бы вы знали, как Сашка плачет!» «Караульный начальник пожал мне руку. Другие солдаты одобрительно слушали и в этот день никто не оскорблял меня». Один солдат, который раньше оскорблял, пришел извиняться. И передал поклон от брата, который лечился в лазарете Вырубовой.
«Все эти солдаты, которые окружали меня, были как большие дети, которых научили плохим шалостям. Душа же русского солдата чудная».
Назначили другого врача, Манухина. Следственная комиссия сменила жесткого Серебрякова. «Серебряков сопровождал доктора Манухина при его первом обходе и стоял с лиловым, злым лицом, волнуясь, пока Манухин осматривал мою спину и грудь, покрытую синяками от банок и падений. Мне показалось странным, что он спросил о здоровье, не оскорбив меня ничем, и уходя добавил, что будет
