На одиннадцатый день моей борьбы с аскаридами в палату поступила новенькая Верка. Вот у нее все как надо — под ногтями земля, башка нечесаная. Вот к ней глисты адресом не ошиблись. Я ее как увидела, сразу поняла, что пришло мое спасенье. Я — вот какая добренькая — Вер, говорю, ложись у окошка, тут слышно, как пионеры песни поют. А я уж их все наизусть выучила, так и быть, на твоей койке спать буду. А сама думаю, придет нянечка мне клизму ставить, а там Верка. И вместо меня мученье это ей достанется. Ну сами посудите — сколько можно-то?
В положенное время вплыла эта нянька с тазиком, я под одеяло, замерла, радуюсь. А она — ко мне. — Ну-ка вылезай, где там твоя попка? Ну как, как она узнала? И опять — день за днем экзекуция окаянная. А Верку через день стали к выписке готовить.
Я громко рыдала, когда поняла, что натворила. Оказывается, что в тот самый день, когда с Веркой я койками поменялась, мне-то как раз клизмы и отменили, а Верке-то как раз и назначили. И вышло, что я сама себя перехитрила, и попка моя вместо Веркиной клизмы получала.
Ну вот, подумаете вы, тоже мне историю рассказала, не стыдно, стихи ведь пишет! Нет, не стыдно. Зато я с тех пор никогда и ни с кем так не поступала, и вам не советую.
Помните — на чужом несчастье… и т. д.
Да, кстати, в лагерь-то я на вторую смену успела. Уже без аскарид.
Мужчинам верить можно…
…Там, где сосны в небо устремились…
Лето, окраина Риги, парк, озеро и теннисные корты. Я — начальник спортивного лагеря, мне двадцать, в деревянном домике деток человек сорок, от семи до пятнадцати, все в беленьких маечках, юбочках, шортиках, ракеточками машут, мячик гоняют, соревнуются. Тренер учит их азарту и спортивной злости — побеждать любой ценой.
А моя, начальника, задача следить, чтоб детки здоровы были, пудинг в столовой делить на всех поровну, на ночь им рассказы всякие рассказывать. Они меня по имени-отчеству зовут — так тренер велел, а мне не нравится. Я люблю их, они меня — мы дружим. Правда, тренер сердится, что я веду контрпропаганду — велю им все время играть вничью, не выигрывать друг у друга, потому что проигравший будет расстраиваться и плакать. А где ж тут чувство товарищества? Он кричит на меня — что ты такое несешь? Это спорт, спорт, понимаешь? Побеждает сильнейший. А я сильных и сейчас люблю меньше, чем умных и добрых. Правда, хорошо, если и то и другое в человеке есть.
А я не просто пудинг делить и кашу по тарелкам раскладывать приехала. Я раны затягивать приехала. Горький свой замужний опыт забывать. Надеялась, что, как в пословице говорится, — ветер разлуки большую любовь раздувает, а маленькую гасит. А у меня пословица как-то чудно действовала, и огонь моей любви то раздувался, то гас.
Телефонов мобильных в то время, естественно, не было, а там, на окраине Риги, и вообще никаких не было. Только у коменданта парка, грозной тетки Мэри, аппарат имелся — зачем я только номер узнала и в момент вспышки огня любви в Москву письмо с этим номером отправила? Тому, от кого раны залечивала. Потом сама жалела, потому что постоянно ждала, а вдруг меня к телефону позовут? Ждала и не надеялась одновременно.
Алик Бремер был черненький симпатичный мальчик лет восьми. Очень воспитанный и послушный. Волосики густые, немного вьются. Даже в шортах и с ракеткой выглядел так, как будто на нем фрак с бабочкой, а ракетка — скрипка. И сейчас он тронет струны смычком и польется великая музыка. Алик почти всегда выигрывал и смотрел на меня при этом виновато — простите, мол, Лариса Алексеевна, ослушался вас, обыграл Коробашкина — вон идет, ревет.
Как странно — сколько лет с тех пор прошло, сколько всего было, а помню какую-то ерунду, вроде, и неинтересную совсем. Почему, скажите, помню?
Я собрала у всех детей носочки, развела мыло в тазике на пеньке и стирать начала. Кое-кто из ребят рядом крутится, я им истории разные рассказываю. Тренировки закончились, свободное время. И вдруг я вижу, вдалеке тетка злая, Мэри эта, идет. И при этом в нашу сторону. У меня сердце прямо упало — не меня ли она к телефону позвать хочет? Смотрю, руками Мэри машет, пальцем как бы диск телефонный крутит, другую руку к уху прикладывает.
Рывок мой с места был достоин олимпийских показателей, таз задела, носочки ребячьи в разные стороны, и я, бегом, навстречу телефонному счастью. Искры из глаз посыпались одновременно с невыносимой болью. Кровь хлынула из носа, я и не знала, что в одном человеке ее может быть так много. Нос мгновенно распух, слезы не сразу дали мне увидеть рядом испуганное лицо Алика Бремера. Это он, скрипач несчастный, все мне испортил. Оказывается, он хотел первым мне сообщить, что меня к телефону зовут, из Москвы звонят. Ему тетя Мэри сказала — беги, скажи, а то у меня ноги болят быстро идти, а из Москвы звонить дорого. Вдруг эту начальницу вашу там, на другом конце, правда, не дождутся. И Алик рванул, гонец доброй вести. Рвануть-то рванул, но траекторию не рассчитал, и неслись мы с ним навстречу друг другу по одной прямой, и столкнулись в этом безумном беге. Голова Алика была как раз на уровне моего носа, и сокрушительный удар сломал мне переносицу.
Пока кровь останавливали, пока я вообще идти смогла, конечно, телефонное счастье отменилось. Да что там телефон, я стала похожа лицом на молодого монгола, у которого большущий мясистый широкий нос и узкие щелки-глаза — чтоб песок пустыни в них не попадал.
Алик плакал, держал меня за руку. Когда боль стала утихать, я ему серьезно так говорю: «Ну смотри, что ты натворил. Кто же теперь на мне с таким носом сломанным женится?» А он: «Я женюсь, Лариса Алексеевна, честное слово, женюсь».
Лет сорок прошло, значит ему сейчас сколько — лет 45? Наверно.
Я иду по Чистым прудам в театр, лето, тепло, не тороплюсь. Села на лавочку — время есть, глаза на солнышке прикрыла. Какая-то пожилая пара присела рядом, ждут, когда глаза открою. Наверно, хотят автограф попросить. Встречаюсь с ними глазами, что-то неуловимо знакомое в лице женщины, а она мне:
— Здравствуйте, Ларисочка. Вы нас узнаете? Как нет, посмотрите получше. Наша фамилия Бремер. Между прочим, наш сын Алик когда-то сломал ваш нос.
— А, да-да, конечно, помню. Где он сейчас, он, между прочим, жениться на мне обещал.
Приветливые лица парочки вдруг приняли воинственное выражение. Первой с лавочки встала жена, за ней муж. И мама-Бремер, обдав меня презрительным взглядом, гордо произнесла:
— Что значит где? В Америке Алик. Он, между прочим, женат, и у него прекрасная семья. Так что, надежды ваши абсолютно напрасны.
И, не попрощавшись, парочка развернулась и удалилась.
До начала спектакля оставалось минут десять, я вошла в фойе и посмотрела в зеркало. Нос симметричный, как будто никто его и не ломал. И с этим носом меня даже по телику часто показывают.
А вот мужским обещаниям я с тех пор не очень-то верю.
