БРАБЛЕЦ НЕ ЗНАЕТ СЛОВАЦКОГО!
Потрёпанные и грязные пассажирские вагоны февраля девятнадцатого года. Они скрипят, покачиваются со старческими оханьями, кажется, вот-вот развалятся. Поезд идёт на Дебрецен. В вагонах — бывшие военнопленные и сопровождающие — представители австровенгерских властей. У них альбомы с фотографиями тех, кто находится в русском плену. Показывают, спрашивают: кого знаете, где он сейчас, чем занимается. Не нравятся Урасову эти сопровождающие. В Дебрецене наверняка загонят всех в «карантин», будут проверять. Когда поезд с натугой преодолевал подъём, Урасов спрыгнул, скатился вниз под откос. Были сумерки. Зашагал вслед поезду по шпалам. Накрапывал дождь. Сильней и сильней. Он лил всю ночь. К рассвету, промокший до костей, Урасов добрался до станции Горойда. Вокзал пуст. Поезд на Будапешт отправится через четыре часа. Надо воспользоваться этим временем, что бы хоть кое-как привести себя в порядок. Побродил по прилегающим к вокзалу улицам, заглянул на вокзал, купил билет. Ехать сразу в Будапешт, не зная обстановки, рискованно. Поэтому взял билет до Хатвани: там много русских военнопленных, работающих на сахарном заводе, легче затеряться в случае беды.
Наконец подали поезд. В купе сели четверо. Супружеская пара и ещё двое мужчин. Владимир бросил быстрый, оценивающий взгляд. «Срисовал», — как он говорит, то есть запомнил. Одеты хорошо. Двое мужчин — один худощавый, второй пухлый и мягкий, как подушка, — подозрительно покосились на незнакомца: его помятый, видавший виды костюм вызвал нескрываемую гримасу. У худого в петле жилета матово поблёскивала золотая цепочка часов, на пальцах толстяка — два дорогих перстня. «Ну и компания!» — подумал Урасов.
Он закрыл глаза. «Притворюсь дремлющим, чтоб не было расспросов». Всё же толстяк улучил момент:
— В Будапешт направляетесь?
— Нет, в Хатван.
В разговор вступил худой:
— Позвольте спросить, вы, кажется, не венгр?
Урасов посмотрел в упор. «Чёрт возьми тебя! На шпика похож».
— Я словак Еду в Хатван, домой, к родственникам.
И тут — надо же случиться такому! — толстяк заговорил по-словацки! А Владимир, ни одного словацкого слова не знал!
Ничего не ответил, промолчал.
Соседи по купе смотрели на него вызывающе: ага, попался!
Поезд подошёл к станции Шаторальяуйхель.
Все спутники Урасова отправились в вокзальный буфет.
Владимир настороже. «Если появится полиция, убегу под вагонами». Он хорошо знал тучных полицейских: под вагонами им ни за что его не догнать. Они даже не полезут под вагоны. Встал в тамбуре, вынул украдкой карманное зеркальце: в нём виден перрон.
Двое богачей вернулись из буфета. Поезд тронулся. За вокзалом вдруг показалось шествие с красными знамёнами. «В чём дело?» Владимир недоумевал. В купе были новые пассажиры. Они рассказывали, что в Будапеште якобы коммунисты берут власть.
Владимир и бровью не повёл. «Может, это провокация?»
Двое, ходившие в буфет, едят апельсины. Толстяк говорит:
— Этих смутьянов быстро усмирят.
Снова и снова подозрительные, недружелюбные взгляды в сторону Урасова.
Вечером, около шести, прибыли в Мишкольц. На улицах демонстрации, красные флаги, вокзал тоже в кумаче. Мишкольц — рабочий город. Значит, действительно венгерский пролетариат поднялся! Толстяк и худой снова вышли в буфет. А когда возвратились, вид у них был мрачный, с пальцев толстяка исчезли перстни. «Спрятал! Испугался!»
Владимир воспрянул духом. А в Хатвани, где весь вокзал был запружён народом и гремели песни, ему стало совсем весело. В Хатвани соседи Урасова уже не вышли на перрон за новостями: всё было и так ясно. Они виновато молчали. Вдруг толстяк встрепенулся.
— Это же Хатвань, вам сходить! — Он посмотрел на Владимира.
— Поеду в Будапешт, к дядюшке.
Толстяк, заискивающе улыбаясь, протянул апельсины:
Угощайтесь, пожалуйста.
Владимир отказался.
— Может быть, вам купить билет дальше? Я всё равно пойду в буфет: жажда мучит.
Владимир дал деньги на билет, на апельсины и на бутылку минеральной воды.
Вернувшись, толстяк принёс всё заказанное Урасовым.
— Скажите, вы ведь русский военнопленный?
— Точнее, бывший военнопленный.
— Да, да, конечно, — закивал головой толстяк.
Урасов съел апельсины, выпил воду и задремал. Проснулся на рассвете, когда поезд подходил к Будапешту. Толстяк и тот, который с цепочкой («А где же она? И её нет!»), бодрствовали. Видимо, они не спали всю ночь. Когда показался вокзал, все повернулись к окнам: какая тут обстановка?
Урасов увидел на фасаде большой яркий плакат: рабочий перекрашивает парламент в красный цвет.
ЗДРАВСТВУЙ, ТЕОДОР НЕТТЕ!
Февраль двадцатого года застал Урасова в Вене. Здесь находились венгерские коммунисты, покинувшие Будапешт после поражения мартовской революции 1919 года и падения Венгерской советской республики. Среди них нет Бела Куна — его арестовали венские власти. Нужно спасти Куна и всех тех, кого реакция бросила за решётку. Ференц Мюнних сообщает Урасову: «Снова надо в Москву».
Владимир имел в те дни испанский паспорт: испанское консульство, бывшее попечителем русских военнопленных в Австрии, продолжало по инерции выполнять эту миссию, правда, с существенной поправкой: вербовало в белые армии. Вот Владимир и явился в посольство за визами в далёкий путь.
Его принял русский поручик Гельмштейн.
— Зачем пожаловали?
— Хочу на родину, спасать Россию от большевиков, надоело здесь сапоги тачать.
Владимир выдержал пристальный, испытующий взгляд консула Гельмштейна. Чтобы прервать напряжённую паузу, добавил:
— В Праге русский генерал Артамонов набирает добровольцев к Деникину. Отечество в опасности!
Виза получена. А дальше — Прага, Дрезден, Кенигсберг, Мемель, Ревель. Где поездом, где пешком, где по людной дороге, а в иных местах — лесом… Нередко выручало то, что после войны порядки ещё не были столь строгими.
Наконец добрался до Ревеля. На вокзале взял извозчика: «К советскому посольству».
Посольство помещалось в гостинице «Петроградская». Расплатившись с извозчиком, Урасов вошёл в вестибюль. Увидел трёх сотрудников. Радостно гаркнул:
— Здорово, ребята!
— Вы к кому?
— К послу.
— По какому делу?
— Я не знаю, с кем разговариваю.
