— Куда придётся.
— Что ж, вам совсем негде остановиться? Поищите Яшу. Он либо по улицам ездит, либо возле дома немцев стоит. Сани у него с дугой. Он тут один с дугой. Если разрешит Яша — приходите ночевать.
Владимир и Немети побрели по улице в морозном декабрьском тумане.
— Немети, ты ещё не закоченел? Давай стучаться в дома, должен же найтись добрый человек — пустит.
— Да, холод собачкин, — поёжился Немети.
Завернули за угол, ветер ударил в лицо. Хотели возвратиться, но с ветром донеслись голоса. Вскоре показался немецкий клуб. Сразу за ним — лошадь с санями. Возле саней толпятся немцы и местные жители. На санях кто-то лежит. Пьяный? Владимир услышал:
— Яшку-то убили. Бутылкой по глазам. Спьяну, а то с чего же. От те и рождество справил!
— Может, его только оглушили? Встанет!
— Пытали поднять. Готов. Теперь никогда не встанет. Погнался за деньгой, вот и заработал. Ну да царство ему небесное.
— Что ж теперь-то?
— Отвезти домой. Повезём, что ли?
— Не, я не охоч до таких дел.
— Что ж, мне одному везтить?
— Мы поможем. — Это произнёс Владимир.
Яшку привезли домой. Жена охнула и потеряла сознание. Появились родственники.
Только теперь дядька, вёзший Яшку, всмотрелся в Урасова и Лайоша и удивился:
— Что-то я вас никак признать не могу.
— Мы добираемся домой, в Минск, из австро-венгерского плена, да застряли у вас.
Дядька показался симпатичным, и Урасов рассказал ему про сегодняшнюю маету.
— Ну что же с вами делать? Пошли ко мне, место найдётся.
Дома дядька снова пристально посмотрел:
— Вы, ребята, на меня не серчайте. Документ у вас есть?
Владимир показал. Дядька бережно взял бумажку, посмотрел, вернул.
— Ладно. Я всё одно грамоте не учен. Давайте вечерять да на боковую.
Однако спать легли не скоро. Слово за слово, разговорились, хозяин, оказалось, недавний окопник, был ранен, отпущен из армии насовсем. Работает на мельнице возчиком. Владимиру тоже было что вспомнить о своих мытарствах в плену. Немети лишь изредка вставлял короткие реплики: всё-таки он плохо говорил по-русски. «Вотяк», — представил его Владимир, когда хозяин спросил о Лайоше.
Узнав, что гостям нужно перебраться через фронт, хозяин сказал:
— Пытайте счастья завтра. Днём мужиков с санями поболе — всем охота подзаработать.
Настало утро. Владимир и Лайош отправились на вокзал. До первого поезда оставалось с полчаса, а на площади уже стояло трое розвальней.
— Не подавай виду, будто нам позарез нужно ехать. Меньше подозрений будет, да и цену не заломит, — сказал Владимир. Он оказался прав. К ним сам подошёл краснощёкий бородатый мужик с кнутом за опояской.
— Кудой панам нужно? — спросил он.
— К родне.
— На какой улице?
— Это не здесь. Усевичи за Погорельцами. Слыхал?
Бородач присвистнул.
— Через окопы-то?
— Через них.
— Рисковое дело. Не могу.
— Нам не к спеху. Другого поищем.
Урасов тем временем окинул оценивающим взглядом трое саней. Две лошадёнки были тощими, третья — у того, который подходил, — покрепче. Да и сена у него навалено больше — теплей!
Мужик отошёл к своей лошади. Владимир и Лайош не торопясь зашагали к другому ямщику. А первый чесал кнутовищем затылок, потом торопливой рысцой нагнал панов.
— А сколько дадите?
— Твоя цена первая.
— Пять сотенных. Николаевских.
Владимир предложил две. Начался торг.
Мужик стоял на своём, «паны» на своём. В конце концов ямщик сдался:
— Три лебедя! По рукам?
— По рукам.
ПОПАЛИСЬ?
Наконец выехали из Барановичей. Дорога была плохая, заброшенная. Лошадь медленно тянула розвальни. Владимир и Немети время от времени спрыгивали, бежали, чтобы согреться: их тонкие пальто плохо грели.
Начинало вечереть. Ямщик, с присвистом погонявший лошадь, притих, лишь встряхивал вожжами. Приближение опасной зоны ощущали все. Владимир и Лайош с напряжением всматривались вперёд. Они волновались. Им даже стало жарко. Послышались звуки гармони, нестройные голоса тянули какую-то песню.
— Немец гуляет, — обернулся ямщик. — Тыловые крысы, отседова до Погорельцев недалече.
Проехали ещё сотню-другую метров и почти столкнулись с тремя солдатами. И хотя к этой встрече готовились, но она оказалась всё же неожиданной. Даже вздрогнули от окрика. Мужик резко потянул вожжи:
— Стой, окаянная! Господи, благослови!
Один солдат схватил лошадь за уздцы, второй — воротник поднят, наушники шапки-картуза опущены — спросил по-немецки, кто такие, куда направляются.
Урасов развёл руками:
— Не понимаем.
Тогда немец спросил по-русски:
— Кто есть? Рапорт!
— Деревенские, домой пробираемся.
«Вроде бы трезвые», — с сожалением отметил про себя Владимир. Немец будто и не слышал ответа, крикнул:
— Разведка? Большевики? — обернулся к своим, — Позовите сержанта.
Урасов немного знал немецкий (в шоморском лагере военнопленных было и венгерское и австрийское начальство), но не подал вида, достал бутылку самогона:
— К рождеству домой едем. Угощайтесь!
Солдат взял бутылку, однако тут же стал тыкать штыком в солому. Появился сержант. Он совсем хорошо говорил по-русски.
Сразу потребовал документы. Дело принимало серьёзный оборот. Урасов протянул справку, заранее заготовленную для такого случая.
— Пленный? Солдат?
— Был солдат, теперь мирный.
— Ты воевал против наших союзников — австровенгерской армии. Теперь будешь наш пленный.
— Не дури, ваше благородие. («Чёрт с ними, пусть будет «вашим благородием».)
