кость за костью. Они благодушно разваливаются под столами и, зажав куриные ноги в передних лапах, обгладывают сухожилия. Я заглядываю на кухню и вижу, как Эллен трудится не покладая рук.
— Все голодные счур, — еле переводя дух замечает она, окруженная клубами белого пуха, опускающегося на ее голову, как снег.
Уоррен оживленно убеждает всех присутствующих, что лично будет следить за тем, чтобы «Цыплята Уилли» находили спрос, и обещает снабдить меня дешевой газовой заморозкой. Так что волноваться мне не о чем. А я, собственно говоря, и не волнуюсь.
Затем появляются Кинги в своем каноэ, и Сэм взбегает, чтобы пожать мне руку.
— Поверить не могу, что все это сделал ты, Уилл! — восторженно кричит он, прежде чем занырнуть в ресторан со своей сестрой и младшим братом.
Дон и Эллис смеются и качают головами.
Празднество затягивается далеко за полночь. После закрытия ресторана мы прощаемся с последними посетителями, устраиваемся перед стойкой бара и выпиваем «счур» много пива, обсуждая «Цыплят Уилли». И наконец Кисточка, Смол Том, Эллен, Этель, Лута и я спускаемся к причалу, садимся в каноэ и плывем по морю, усеянному звездами. Стоит теплая прекрасная ночь, и из-под наших весел поднимаются зеленые фосфоресцирующие брызги. Справа по борту я замечаю два ломтя Кири-Кири, которые я теперь считаю своими родными. И вдруг, обуреваемый внезапно накатившими чувствами, ощущаю, как я соскучился по ним.
— Кисточка, мне бы хотелось остаться здесь на ночь, — кричу я, стараясь заглушить шум мотора. — Ты не заберешь меня завтра утром?
— Почему бы и нет? Не волнуй-волнуйся.
И я понимаю, что могу на него рассчитывать. Мы причаливаем к белому песчаному берегу, и я вылезаю из лодки. В прибрежных волнах плещутся скорлупки кокосовых орехов.
— Ты уверен, что хочешь остаться здесь на ночь? — с удивленным видом спрашивает Лута.
— Да.
— О’кей. Не волнуйся. Родо диана.
Я вижу, как из темноты вылетает маленький желтый сверток, который бесшумно плюхается на песок рядом со мной — это мой спасательный жилет. Я подбираю его и двигаюсь вверх по берегу, потом спотыкаюсь и падаю.
«Спокойной ночи», — доносится до меня из удаляющегося каноэ.
— Родо диана, цыплята Уилли!
В шуме прибоя затихает смех, я ложусь на спину, распаковываю спасательный жилет и выдергиваю из него затычку. Он мне больше не нужен. Пластик с шипением выпускает из себя воздух. Укладываю его себе под голову и закрываю глаза.
Родо диана. Спокойной ночи.
Эпилог
Вчера мне снилось, что я вновь вернулся в Мендали, к лазурному морю и небу. Вернулся на остров, обитатели которого свободно скользили по размытому пространству времени. Я видел Смол Тома, стоящего в своей самой нарядной рясе на крыльце церкви в лучах восходящего солнца. Он, улыбаясь, наблюдает за ребятишками, которые мчатся из школы к теплым водам лагуны.
Вдали, за небольшим мысом, стоит каноэ с неподвижной фигурой. Дуновения ветерка ерошат волосы мореплавателя и колеблют ленты, свисающие вниз по его спине.
От одной из маленьких кухонь поднимается столбик дыма, который затем склоняется над головой Эллен, сидящей в тени и раскалывающей кокосовые орехи блестящим ножом. А Стэнли и Смол Смол Том забрасывают лески с крючками с причала.
По тропинке, вьющейся вдоль вырубки под ветвями огромного дерева нгали, движутся два мальчика с корзинами, полными водой и провизией. За ними топочет чернокожий малыш, являющий собой образец невинности, — он поднимает кусок коралла и запускает его в рыжего кота, крадущегося вдоль зарослей гибискуса. Кот шипит и в три прыжка достигает дома из листьев, выходящего на залив.
Время продолжает неизбежно идти вперед, хотя в Мендали его движение практически незаметно. Приход нового тысячелетия празднуется на узкой полоске песка перед деревней. Никакого шампанского, никаких фейерверков, никаких обещаний улучшить этот мир и даже клятв сесть на диету. Вместо этого мы располагаемся вокруг костра, едим печеную рыбу, пьем кокосовое молочко из расколотой скорлупы орехов и поем песни, слова которых я теперь уже знаю наизусть.
«Мы одна большая счастливая семья…»
За время своей жизни на Соломоновых островах я не раз ощущал, что это именно так, но теперь какая-то часть моей души стремилась увидеть своих друзей и членов семьи, и мне хотелось понять, как воспринимать страну, откуда я был родом.
Однажды Гримбл, выпив несколько лишних рюмок, написал, что «никогда не хотел вновь вернуться к цивилизации… ко всем этим фальшивым ценностям, вполне удовлетворяясь нынешней простотой бытия».
Однако это все же не так. Я и рад был бы удовлетворяться ею, но у меня не получалось. Или по крайней мере не всегда.
Стоя на причале и наблюдая за бешеной гонкой на каноэ, посмотреть на которую собралась вся деревня, я объясняю Луте, Кисточке и Смол Тому, что собираюсь домой.
— Не волнуй-волнуйся, — говорит Лута, поворачиваясь ко мне с разочарованным видом и робко улыбаясь. — Ты ведь приедешь опять посмотреть меня?
Я обещаю, что непременно приеду, ибо Гримбл совершенно справедливо писал перед своим отъездом, что «острова — это как наркотик; они завораживают и убаюкивают. Они постоянно влекут к себе, и человек оказывается связанным по рукам и ногам. Ему постоянно хочется туда вернуться».
И это правда.
