Он пошел дальше. На склоне холма его застиг холодный дождь и быстро промочил одежду. Прятаться он не стал.
За его спиной на гребне утеса послышался отдаленный топот копыт. Памятуя об увиденном, путник перемахнул через низкую каменную стену и поспешил укрыться в густых зарослях. Второпях он спрыгнул неловко, кое-как помогая себе искалеченной рукой, выругался, почувствовав боль в лодыжке, припал к земле и затих.
Всадников было десятеро. Все в высоких, цилиндрических шлемах, кверху сходящихся на конус. Забрала полностью закрывали лицо. От шеи до самых бедер спускалась кольчуга, из-под нее торчали лоснящиеся кожаные сапоги с узкими носками и зловещими острыми шпорами [6]. За спиной у каждого наискось висел большой щит, похожий на треугольный лист, длинные ножны мечей мерно похлопывали по ногам. На восьмифутовых копьях чуть ниже загнутых стальных наконечников трепетали маленькие алые флажки в форме ласточкиного хвоста.
Крупные лошади, все, как на подбор, вороные и гнедые, откормленные, лоснящиеся, недавно подкованные, на скаку высекали искры из кремнистой дорожки, которая шла по гребню утеса, ярдов на сто выше кустов боярышника. Люди и лошади намертво срослись друг с другом, превратились в идеальные боевые машины, спаянные дисциплиной и незримыми, но прочными узами сообщничества.
Всадники остановились на вершине, покружили, кони фыркали, били копытами, от их мокрых разгоряченных боков валил пар. Странник слышал, как звенят доспехи воинов, видел, как холодные серые глаза оглядывают открытую долину. Один из них, подняв кулак в кольчужной рукавице, рявкнул какой-то приказ, и все развернулись. Снова раздался топот копыт, полетели камни, осколки мела, грязь, хвосты коней развевались на скаку, копья, украшенные флажками, устремились к стальному небу сквозь завесу дождя. Мгновение – и они умчались прочь.
Путник еще минут пять просидел скорчившись, его трясло, как в лихорадке, приступы рвоты выворачивали и без того пустой желудок, грудь готова была лопнуть. Гнев, ненависть, страх охватили его, и что хуже всего – отчаяние. Он осторожно перелез через стену и добрался до гребня холма, стараясь не выставлять светловолосую голову, слишком хорошо заметную на фоне потемневшего неба. Отсюда, с высоты, скиталец взглянул на некогда мирную, лесистую равнину с пашнями, садами и полями, на отлогий склон дальних гор. Там прежде была деревушка с господской усадьбой и часовней из обмазанного глиной ивняка под камышовой крышей. Корфе, врата острова Пурбек. На вершине горы стояла каменная крепость, окруженная земляным валом. Высота ее не превышала двадцати футов, – вполне достаточно, чтобы служить надежным укрытием от набегов пиратов, от данов, которые проникали в эти места с побережья или из гавани Пула, пройдя через топи.
Все уничтожено. Леса вырубили, изгороди снесли, небольшие крестьянские наделы превратили в узкие полосы пахотной земли, сады извели под корень, общинное пастбище тоже перепахали. Все слилось в одно огромное поле. На месте деревни с усадьбой дымились обугленные головешки, зато в низине дом к дому теснились два десятка круглых хижин. Старое разрушили, на его месте построили новое.
Вместо земляного вала появился каменный, втрое длиннее старого и высотой с прежнюю крепость. Вокруг тянулся глубокий сухой ров. На самой высокой точке холма, где природа создала небольшой меловой выступ, начали сооружать каменный замок. Он вознесся уже на шестьдесят футов, но еще не был закончен и торчал, как обломок гигантского зуба. Воины проскакали по мосту через ров и присоединились к своим товарищам, которые несли караул на бастионе. Повсюду трудились мужчины и женщины: таскали в больших мешках камни, разводили известку, взбирались с полными носилками по лестницам, поднимали воротом большие, грубо обтесанные глыбы на шаткие строительные леса.
У ворот крепости стояла виселица. Восемь тел медленно покачивались под дождем, сотрясаясь от внезапного толчка, когда ворона или коршун опускались на плечо или голову жертвы и впивались твердым темным клювом в глаза, губы, шею.
Путник сделал большой крюк, обходя стороной селение, и двинулся дальше от берега, переходя речки не по мостам, а по знакомым с детства бродам, а где брода не было, погружался в воду по пояс или по шею. Он догадывался, что такие же боевые машины караулят мосты. За реками лежали высокие холмы, глубокие долины. Здесь уцелели леса, листья берез еще только начинали золотиться, дубы и буки до середины осени простоят в тяжелом зеленом уборе. Странник не заходил в деревни. Когда кончились хлеб и сыр, он перешел на орехи, на перезревшие ежевичные ягоды, которые облепила мошка, на желуди и семена бука. Они утоляли голод, но вызывали мучительные спазмы.
К вечеру второго дня он добрался до более широкой и глубокой реки, протекавшей по узкой долине. Крутые лесистые склоны так близко сходились, что долину уместнее было бы назвать ущельем. Река текла на юг, потом резко сворачивала под прямым углом, огибая два отколовшихся от гряды холма. Один, низкий и почти квадратный, где когда-то стояли лагерем римляне, назывался Ход-Хилл; другой гораздо выше и длиннее, с горбатой вершиной, вокруг которой змеился земляной вал, – Хэмблдон. Путник поднялся по южному склону, продираясь сквозь кусты боярышника, чьи красные ягоды казались каплями только что пролитой крови, перелез через вал, добрался до вершины горы и, наконец, увидел внизу Долину Белого Оленя.
Дождь лил на поля и рощицы, омывая черный остов сожженной усадьбы – его усадьбы. На месте господского дома и примыкавших к нему флигелей, где прежде жили женщины с детьми, чернел пустой, лишившийся камышовой крыши каркас. Дождь прибивал к земле узкие струйки дыма, поднимавшиеся над немногими хижинами и лачугами. Вот и все, что осталось от большой деревни, которая стояла прежде в ста ярдах за оградой манора[7]. Ограду тоже разобрали. Путник поглядел направо, туда, где к подножью холма жалось когда-то другое селение. И там тоже самое. На месте маленькой церкви, в которой он венчался, стоял просторный, крытый дранкой амбар. Он уже видел такие на века возведенные амбары в Нормандии и знал, что они означают: богатство и роскошь для господ, нищету и голод для тех, кто трудится на этой земле. С рабочей скотиной и то обходились лучше.
Осколок кремня стукнул по дерну у его ног и скатился ниже по ощипанной овцами траве. Сердце резко рванулось в груди, странник обернулся, занося посох для удара. На склоне повыше него, на фоне серого неба, показался подросток лет тринадцати. Длинные темные волосы сбились колтунами, тело прикрывала одежда из звериных шкур, из-под нее виднелись залатанные шерстяные штаны, ноги были босые. Парень сжимал в руке короткое копье, за спиной у него болтался небольшой лук и колчан.
– Уолт! – окликнул он путника.
– Фред!
Мальчишка бросился к нему, рухнул на колени, припадая к ногам господина, но Уолт быстрым движением подхватил его, обнял, положив ему на плечи здоровую левую руку и обрубок правой.
– Фред! Как я рад тебя видеть!
– Мы слышали, что твое тело так и не нашли. Почему ты сразу не вернулся? Тебе давно пора было прийти!
Ярость, отчаяние, скорбь захлестнули Уолта.
– Как я мог вернуться? Я обязан был умереть.
– Тебя должны были убить? Но раз они не сделали этого, чем же ты виноват? Руку ты там потерял? – Фред кивком указал на обрубок.
– Там.
– Этого достаточно. Ты должен был вернуться к нам.
Уолт пытался объяснить, что потерять правую руку – это слишком мало, вот если бы он подставил под удар все тело и погиб, защищая короля, тогда бы он исполнил свой долг.
– Плохо тут?
– Куда уж хуже! – Фред пронзительно, истерически рассмеялся и быстро сунул в рот кулак, чтобы остановить смех. – Я покажу тебе.
Он пошел впереди Уолта по краю насыпанного еще в железном веке вала, продираясь сквозь черные кусты боярышника, шиповника, рябины, словно забрызганные кровавыми каплями ягод. Ниже росла бузина, уже растерявшая листья и ягоды, – только густо сплетенные ветви тянулись к слоистым облакам.
Пару миль они прокладывали себе путь через заросли, то по небольшим полям, опоясанным
