большую часть стрел нормандцы истратили впустую.
Но герцог снова приказал лучникам вступить в сражение, а на том участке, который мы оставили, валялось множество их же собственных стрел, так что они собрали достаточно для пары залпов. Первый залп опять же не нанес нам ущерба, и тот да кто-то из полководцев, может быть сам Ублюдок, поскакал вдоль строя и велел лучникам целиться повыше, чтобы стрелы перелетали через стену щитов. Идиотский приказ, честное слово, ведь рассчитать дугу полета почти невозможно. Нормандцы стояли так близко к нам, что стрела, пущенная вверх, могла с тем же успехом упасть на кого-нибудь из них, а мы все были защищены шлемами...
– И что же?
Четыре лебедя вылетели из-за леса, устремившись к морю. Гарольд поднял голову и поглядел им вслед. Мы все слышали, как крылья захлопали сперва позади нашего войска, потом слева, и все невольно оглянулись. Гарольд сосчитал их, всех четверых, давая им имена своих братьев: «Свен, Тостиг, Леофвин, Гирт». И в этот миг дурацкая маленькая стрела вонзилась ему в правый глаз.
Эта рана не была смертельной, он всего-навсего лишился глаза, но от этого удара он пошатнулся и упал навзничь. Так всегда бывает, даже если пальцем в глаз ткнуть со всей силы, и, конечно, кровь хлынула, залила ему все лицо. С минуту он лежал неподвижно, это опять же естественно: когда внезапно пронзает боль, не сразу понимаешь, насколько тяжела рана. И эта минута решила дело: по всему войску пронесся слух, что Гарольд убит. Оба наших фланга уже лишились своих вождей, а теперь мы потеряли короля. Да, королевский сан много значит. Король – не просто даритель колец, что бы там ни утверждал Квинт. Братья Гарольда, которые могли бы стать королями после него, погибли еще раньше. Часть дружинников, стоявших на дальних краях нашего ряда, дрогнула и обратилась в бегство, увлекая за собой ополчение, прежде чем мы сумели поднять Гарольда на ноги и обтереть ему лицо, чтобы люди увидели – король еще жив.
Нас осталось всего пять сотен, мы не могли удержать даже этот узкий перешеек. Мы построились кругом, защищая короля и знамена. Солнце почти село. У нас еще оставался шанс: если б мы продержались до темноты, мы сумели бы под покровом ночи вывести Гарольда с поля битвы. Вильгельм послал конный отряд вдогонку за беглецами, и мы видели сверху, как часть всадников в полутьме попала в глубокий ров на склоне холма: некоторые рыцари вылетели из седла, и наши люди сумели-таки перерезать им глотки, прежде чем пали сами.
Однако всадники возвращались. Теперь они могли кружить около нас, набрасываться со всех сторон, выбирая поудобнее угол для удара мечом или булавой. Из восьми ближних дружинников уцелели только Даффид, Тимор и я. Гарольд сильно страдал от раны, но повторял нам: «Держите повыше знамена, держите знамена!»
Короткое затишье, мы не сразу поняли, что затевает Ублюдок. Он подозвал к себе пятерых рыцарей, самых сильных и выносливых. Нормандцы были в пятидесяти ярдах, при свете факелов всадники черными силуэтами вырисовывались на фоне потемневшего неба. Рыцари галопом помчались на нас, дружинники, стоявшие в наружном кольце, все были ранены, держались из последних сил. Они не смогли отразить нападение, четырем рыцарям удалось прорваться внутрь кольца, и тогда... тогда это произошло.
– Гарольд погиб.
– Да. Но для меня самое страшное не это. Хуже всего, что я не исполнил свой долг. Я должен был пасть рядом с ним.
– Но почему?
– Ну... просто... так полагается.
Но Уолт хотел выжить. Он хотел вернуться в Иверн, к Эрике, домой. За них он сражался, и в тот критический момент дружинник повернулся спиной к истекшему тысячелетию, когда для человека его рода и звания вся жизнь сводилась к пиршественному залу, к празднеству и похвальбе, к военной выучке и присяге на верность. Умереть за своего вождя, умереть, сомкнув свой щит со щитами друзей, – да, то была высшая доблесть, но превыше чести оказалось желание жить со своими близкими и служить им жизнью, а не смертью.
Когда опустился меч, огромный двуручный меч, Уолт мог заслонить короля своим телом, но попытался отразить удар только мечом и правой рукой. В тот миг, когда он сделал этот выбор, английская культура достигла вершины, на смену варварству битв пришла любовь к жизни и ее радостям, пришло желание жить и помогать жить другим. Но в тот же миг начался и закат этой культуры.
Не будем винить Уолта. Битва все равно уже была проиграна. Да, телохранитель обязан умереть со своим господином, но слишком яркая память о родном очаге, обо всем, что научила его любить Эрика, помешала Уолту стяжать вечную славу. Он вышел из этой битвы обремененный тройным, непосильным грузом вины: за то, что не умер вместе с Гарольдом, за то, что позволил закрасться в свое сердце предательской любви к дому, за то, что не нашел в себе сил после сражения вернуться в Иверн, где его присутствие было – он знал это – необходимо.
– Как ты спасся?
– Даффид погиб, но Тимор уцелел и в темноте перевязал мою рану. Он сказал, он мой должник, он так и не расквитался за тот случай в детстве, когда я не дал ему утонуть. Потом он ушел, а я потерял сознание. Я пришел в себя незадолго до рассвета. Над холмом уже собирались стервятники и вороны, ходили какие-то люди, женщины с факелами...
– Не надо плакать. Расскажи, что это были за женщины?
– Эдит Лебединая Шея и ее служанки. На следующий день, когда Тимор провожал меня в Дувр, он рассказал, что Эдит заставила его отвезти ее в Бошем, а не в Уэймут, как велел Гарольд. Гарольда они собирали по кусочкам. Его изрубили, как капусту, только тело сохранилось в кольчуге, хотя и кольчуга во многих местах была изодрана. Но Эдит узнала Гарольда.
Вскоре после рассвета Вильгельм застиг их. Он сказал, Гарольд нарушил клятву перед Богом и недостоин упокоиться в освященной земле. Тогда Эдит и мы, горсточка оставшихся в живых, похоронили короля на берегу возле Гастингса, завернули его в полотнище с Воителем Керна, сделали саван из знамени, вытканного для него матерью.
По щекам Уолта текли слезы.
Помолчав, Амаранта спросила:
– Что же ты будешь делать теперь?
– Я вернусь. Там, в гавани, английское судно. Я буду работать и расплачусь за проезд.
– Я могу дать тебе денег.
– Нет, деньги мне ни к чему.
– Этот корабль так мал. Разве ты не боишься утонуть?
– Ужасно боюсь.
Эпилог
На обратный путь понадобился год. Пирей, Венеция, Мессина, Валенсия и Кадис, где жили мавры, Сантьяго-де-Компостела. По дороге мореплаватели собирали слухи о событиях в Англии, жадно внимая слухам о продолжающемся сопротивлении. Они узнали, что сыновья Гарольда и Эдит приплыли из Ирландии и высадились на западе Острова, но потерпели поражение; Восточная Англия восстала, но восставших предал переметчик Херворд. Север все еще боролся против человека, уже получившего прозвище Завоевателя. Повсюду, где Завоеватель наталкивался на сопротивление, он разорял окрестности, сжигал деревни и строил замки для своих нормандцев и наемников. Захватчиков насчитывалось всего
