земле в корзинах гуси, утки, куры, индейки высовывают головки через плетенье, гогочут, кричат на все лады. Рядом мычат коровы, хрюкают свиньи, блеют овцы. Цыганы-барышники охаживают лошадей, яростно торгуются. Кони ржут. Один жеребец брыкнул мальчишку копытом по голове. Бедняга упал замертво.
Много бочек с пивом, брагой, шипучими медами; сбитень. «Зелена вина» вволю в кабаке, откуда «пропойные деньги» идут в казну воеводы.
Идет игра в зернь. Многие уже наклюкались, пошатываются, неистово ругаются, горланят песни, лезут в драку. А иные наигрывают на балалайках, дудах, сопелях. А вот палаточный ряд и лари, где продаются ткани. Здесь толкутся женки в ярких телогреях, в цветных летниках, шушунах. Бредут две — на головах кички.
— Маланья, матушка, твой-то как?
— Что ему, идолу, деется. В кабаке сидит, прохлаждается.
— Давай, касатка, камки поцветистей на шушун выберем.
— Ин ладно, а мне зарбафу треба.
— Аль деньги в кишень много привалило, что зарбаф берешь?
— Не все же время мой в шинке сидит, иной раз и промыслит на пропитание.
— Чую, касатка, как он промыслит!
— Коль чуешь, нишкни!..
Истошно вопят калашники, блинники, пирожники, гречишники, таскающие на лотках свою снедь. Везде бродит, стоит, сидит нищая братия.
— Христа ради, подайте на пропитание, милостивцы, калике-перехожему!
— Да помянет господь бог тя, чадунюшка, за твою милостыню доброхотную!
— Пидь до мэнэ, братику, змилуйся! — приговаривает седенький старичок с протянутой рукой, беспрестанно кланяясь.
— Воззрите, православные, на мое несчастье великое! — причитает лохматый парень без руки.
Нищие тянутся к подающим со своими болячками, язвами, уродствами. Шныряют, как полагается, тати.
Есть шатер и для пищи духовной. В нем — иконы, кресты медные, серебряные, деревянные; свечи воску ярого, малые за грош две и великие, ослопные. Продает все это чернец из монастыря. В одном месте народ глазеет, как поводырь возжается с ученым медведем, показывающим свои незамысловатые штуки.
Сидят на полешках три слепца-бахаря с корчиками, в которые люди бросают гроши и полушки. Слепцы дружно запели про Егория храброго, один заиграл на гуслях. Потом старец гусляр крикнул:
— Православные! Топеря зачнем мы спевати про царя справедливого. Прибредайте ближе!
Многие подошли.
— Що цэ такэ?
— А ну-ка, ну-ка, послухаем!
— Бывальщина знатная, что и баять: везде спевают, везде слухают.
И потекла песня.
Проходя по базару, Болотников слушал эту песню, недавно сложенную, и думал: «Супротив бояр, дворян, окольничих? Доведется и супротив купчин идти. Они туда же тянут, нашу холопью, крестьянску выю под ярмо гнут».
Болотников пошел за город. Денек был солнечный, сухой. Время шло к закату. Синее небо на западе становилось серебристо-багряным. Мелкие облачка снизу начинали розоветь, собирались в тучку. По направлению ее летела стайка белых голубей, словно привлеченная багрянцем. Вдруг круто повернула обратно, сверкнув крыльями. Иван Исаевич, остановись, следил за их полетом, пока не опустились у дальней хаты, последний раз мелькнув белизной. Махнул рукой, отгоняя воспоминание детства: «Так же вот голуби над Телятевкой летали. Э, да ладно…» Пошел дальше.
Много деревянных срубов, крытых тесом, дерном, и землянок построили на поле для ратников. С управителем стана, молодым дворянином, Болотников пошел глядеть на обучение их. Ратники в валяных колпаках, в сермягах, зипунах, домотканых портах, лаптях… Одни отряды учились стрельбе из луков в соломенные чучела, ходили, бегали, ложились, вскакивали, как встрепанные, то рядами, то врассыпную, под крики и крепкую ругань сотников, полусотников. Другие отряды обучались «огненному бою».
Полк стрельцов пришел на выучку в желтых кафтанах, в шапках с высокими шлыками. Оружие их: самопалы, бердыши, сабли. На чересплечном ремне привешаны: сумка с порохом, фитилями, пулями,
