— Бремя великое легло мне на плечи, князь. Не смехи ведь ратным начальником быть, из всяких и разных людей железный кулак сделать и бить им насмерть царево войско. Как богатыри наши разили ворогов, как во времена давние Спартак-иноземец разил.
— Справишься, Исаич, справишься. Верю, мил друг, в тебя! — все так же, но с каким-то неуловимым оттенком тревоги ободрял Шаховской.
— Благодарствую, княже, на добром слове, — спокойно ответил Болотников.
Придя в Путивль, Ерема отпустил Олешку домой. Тот простился, ушел, но вскоре вернулся, смущенно улыбаясь.
— Я, дяденька Ерема, побуду дома, а после вместе с тобой воевать стану. Родитель любит меня, и я его, токмо ныне скучно мне будет чеботарить… Не сдюжу, уйду. Не гони меня, дяденька.
Ерема обнял своего соратника.
— Буду ждать тебя, — ласково проговорил он. — Только не воевода же я. Поведаю о тебе Ивану Исаевичу. Даст бог, не отринет такого молодца.
Вечером того же дня Ерема подробно рассказал Болотникову о посещении Телятевки и заговорил об Олешке.
— Полюбился мне паренек, — прервал Иван Исаевич. — Только опечалю тебя, Ерема: заберу у тебя Олешку. При себе оставлю.
— В добрый час, Иван Исаевич, — обрадовался за юношу Ерема. — Он такого счастья и во сне не видел. В добрый час!
— Еще тебе поведаю, Ерема: хочешь не хочешь, а тебя оставлю в войске своем. Видишь ли, друг, в наше дело и князья встревают, и дворяне, и польские папы к нам ластятся. Кто его ведает, какие люди прилипнут да присосутся к моей воеводской избе. Следить за ими тебе поручаю, да и что во вражьих войсках, во вражьих тылах делается, — ведать тебе и мне надобно. Товарищей подбери. Вместе нам, мужикам, держаться надо. Князья князьями, дворяне дворянами, а мы сами по себе! Верно говорю, казак? — сверкнув белизной зубов, улыбнулся Болотников, хлопнув Ерему по плечу своей огромной обветренной пятерней.
— Велику почесть оказал ты мне, Иван Исаевич… Велику!..
Болотников решил съездить в Комарицкую волость. Захватил с собой Олешку.
Комарицкая волость славилась своей плодородной землей, хлебом, медом, воском. Мужики издавна здесь были злы на правительство, беспощадно расправившееся при Годунове с восстанием Хлопка и превратившее их из дворцовых черных крестьян в частновладельческих. Комарицкие мужики снабжали Болотникова хлебом, скотом и выставляли ратников.
В первое селение Болотников с Олешкой прибыли утром, на заре. Старик пастух трубил в рог, крестьянки выгоняли коров, с интересом поглядывая на двух всадников. Болотников подъехал к избе старосты Евстигнея Мясникова. Румяная, крепкая дочка его Палашка, выгонявшая корову, увидев подъезжающих, всплеснула руками от удивления и вскрикнула:
— Папаня, маманя! Едут, едут!
Из избы вышел сам Евстигней, жилистый, лысый старик с круглым, добродушно-хитрым лицом и длинной сивой бородой. Стоя на крыльце, глядел на спешившихся всадников, заулыбался.
Олешка подумал смешливо про Евстигнея: «Луна, право слово, луна усмехается!»
— А, Иван Исаевич! Дорогой наш! Сколько лет, сколько зим!
Мясников не раз был у Болотникова в Путивле.
— Здорово, Евстигней! Как живешь?
Они облобызались.
— Входите, входите, гости дорогие!
Вошли. Прибывших посадили в передний угол. Марья Мясникова, маленькая, крепкая старушка, с личиком, как помятое румяное яблочко, приветливо поклонилась и тут же бросилась к печи, начала там двигать ухватом. Притащила на стол щей и каши, потом ендову браги.
— Кушайте, гости, кушайте на здоровьице! — сказала она нараспев.
Все начали орудовать ложками. Поснедали, старушка быстро убрала со стола и ушла. Иван Исаевич помолчал и начал:
— Дядя Евстигней! Приехал я сюда по делу. Скликаю людей в войско народное. Что-то мало идут из вашей волости.
Мясников, сочувственно кивая головой, ответил:
— Так-то оно так, Иван Исаевич, да время нынче рабочее, мужик занят!
— Всегда, — возразил Болотников, — добрый мужик занят. Токмо народному делу помогать надо! Собери мужиков, потолкуем с ими.
Через час Иван Исаевич вышел к гудящей толпе.
— Ну, мужики, как робите?
Раздались голоса:
— Робим, воевода, робим!
— Робим как следует! Как землица требует!
— Ладно! А ведаете ли, что нам супротив бояр да дворян воевать придется?
— Ведаем, батюшка, ведаем!
— Знаем, кормилец!
— А если ведаете, помогите нам покрепче! Без вашей подмоги мы не выдюжим!
— Верно, родимый.
— Правильно!
— Еще бы неправильно! Конечно, есть от вас мужики, кои у нас обучаются делу ратному. Токмо мало их! Мало, сказываю я, — повысил голос Болотников. — Не для князя-боярина, не для помещика людей ратных собираем, а супротив их. Для себя же ратников посылаете, для народа. Помните, как из вашей волости Хлопко со своей ватагою ушел — царя да бояр, да дворян воевать? И вы по его стопам шагайте! Шлите, мужички, даточных! И благо вам будет! А вотчинники да помещики только и думают закрепощенье такое ввести, чтобы совсем вы пропали.
Добродушно, а вместе с тем и напористо Болотников требовал все больше и больше людей. Крестьяне решили послать новый большой отряд. Он должен был завтра же тронуться в Путивль.
Послали в Путивль и несколько возов хлеба и другого продовольствия.
Болотников тепло попрощался с крестьянами.
— Далее, по другим деревням поеду, — говорил он. — Там тоже сказывать стану, чтобы ратников давали на дело народное. Пока прощайте, мужички, много лет вам здравствовать!
Под приветные клики Болотников с Олешкой поехали дальше.
В это время и по другим деревням, починкам, селам люди, посланные Болотниковым, также скликали народ.
Вскоре крестьяне массами хлынули в Путивль. Отовсюду потянулись и телеги с хлебом и мясом для ратников.
Болотников и Шаховской учили в поле своих воинов. Иван Исаевич, пристально поглядев по направлению к лесу, воскликнул:
— Григорий Петрович, гляди — едут. Не наши, чужаки!
Рысью приближался какой-то отряд. Наметанным оком Болотников определил громаду человек в пятьсот. Глядя на них, он вспомнил татарские отряды в Крыму. Схожи. Так же резво идут, так же уверенно, как влитые, сидят в седлах. Только у этих обличье иное. Шапки с красным или желтым верхом, у иных — польского образца. Кунтуши, кафтаны, свитки. Широченные шаровары всунуты в сапоги. Сабли, копья, самопалы, пистоли. Впереди едет главный, дядя лет под пятьдесят. Снял шапку, здоровается. Оселедец на голове. Одет богато, оружие дорогое, золотом, серебром узорчено. Конь донской — огонь! Лицо веселое; себе на уме.
— Здоровы бувалы, панове начальны! — гаркнул он слегка осипшим басом.
