зеркало, он поглядел: да, попадись в таком виде на глаза грозному зампреду — и пропал. Прощелыга, а не главный инженер НИИ — такой только и способен нарушать законы.
— Выручайте вы меня, девушки, — сказал он. — Найдите у ребят бритву да приведите в божеский вид мой костюм и рубашку.
Нашлись и электробритва, и гладильная доска, утюг, мыло. Корнев помылся, выбрил лицо и шею, подстриг ногти. Девчата, пересмеиваясь, чистили и гладили его одежду, заодно стрекотали, что в башне сегодня какая-то важная комиссия все проверяет, что утром в зоне едва не вышел затор, вроде того, что был три недели назад, когда все работы остановились, а верно, что эта комиссия приехала снимать Пеца? И вас, Александр Иванович, говорят, тоже? Вот будет жалко-то! А другие говорят, что вас — на его место?…
Корнев сидел на топчане, прикрыв ноги в трусах простыней. Услышав последнее, он потемнел лицом, встал:
— Кто это, интересно, такие сплетни распускает? Найти бы… это ж дезорганизатор, паникер. Что за чепуха, девушки! Что — мы с Валерьяном Вениаминовичем попали из милости начальства на свои посты? По блату? Тех, кто так выбился в большие, снять не штука. Но мы… мы оказались руководителями здесь в силу естественных причин. Снять нас — значит нарушить естественный ход событий в Шаре. Это никаким комиссиям не по силам. Так что выкиньте это из головы.
Вид у него, несмотря на простыню, был внушительный. Девчата притихли.
Когда через полчаса Александр Иванович вернулся на кольцевой нарост, он выглядел вполне прилично для главного инженера; если в одежде и оставались кое-какие изъяны, то их вполне компенсировала спокойная собранность и уверенность руководителя. По мере того, как он опускался с этажа на этаж, к нему подходили бригадиры, мастера, инженеры, сообщали о ходе работ, напирая, как водится, на недостатки, неполадки, помехи смежников — начальство существует не для того, чтобы его радовать. Корнев вникал, советовал, разрешал одно, запрещал другое, подписывал на ходу кое-какие бумаги — и не подавал виду, что доволен, как растут, образуются будто сами по себе в громаднейшем многоэтажном кольце ячейки будущих лабораторий, мастерских, стендовых залов. Еще вчера ничего здесь не было, шутка ли! И незачем показывать удовлетворение, потом будем радоваться и умиляться: какие молодцы! — а сейчас пусть царит атмосфера деловой озабоченности.
Шагая вниз, Александр Иванович не отказывал себе и в удовольствии полюбоваться милой его сердцу балетной, гармоничной какой-то ладностью движений работающих в НПВ; даже останавливался понаблюдать время от времени. Отступал ли человек, чтобы принять в гнезда опускаемую краном часть стены, завинчивал ли гайки, налегал ли на дрель, подтягивал ли сварочный кабель — во всех действиях была упругая сбалансированность, спокойная, степенная гибкость. «Ну как рыбы в воде, а! Знают НПВ уже не умом, а телом».
Да, пожалуй, так: работники чувствовали неоднородное пространство вокруг себя, как воду, были уверенными пловцами в переменчивом море материи. Эта сбалансированность, чувство пространства как упругой среды сохранялись у них, и когда они возвращались в однородный мир, сохранялись радовавшей глаз грацией и собранностью: по ним и в городе можно было отличить работавших в Шаре. «Великолепное все-таки существо человек! — думал на ходу Корнев. — Вот связь и координацию с трудом подгоняем к НПВ, электротехнику всю приходится на постоянный ток переиначивать. А человека переделывать не надо: присмотрелся, повертелся — и работает!»
На последнем этаже кольца, на «днище», где собирали и отлаживали подъемный механизм, Корнев столкнулся с референтом Синицей.
— А где?… — спросил главный инженер.
— На той стороне. Они вникают сами.
— И как?
— Они склоняются войти в положение.
— Что же ты их одних покинул? Они ведь непривычны. Не дай бог свернут свою превосходительную шейку… другого ж пришлют.
В просторном помещении с оконными проемами без рам вокруг Авдотьина сгрудились монтажники и наладчики. Судя по лицу зампреда, не он им доказывал, а они ему.
— А то шо ж я: утром ушел и утром пришел! — говорил один, трогая темным пальцем костюм Федора Федоровича. — Буду дома крутиться весь день как неприкаянный, жинке мешать. И думаю я там все время про эти кванты, как так получается?… Оно мне надо! Перед сынишкой и то неудобно, ему в школе вон сколько задают. Работать надо с утра до вечера.
— Конечно, — поддержал другой работник, — так все привыкли: утром на работу, вечером с работы. Пусть нам задают, чтобы выходило на полный день. Оно и заработок, и дело хорошо движется.
— А иначе нужно десять смен в сутки, — вмешался третий. инженер, судя по виду. — Масса людей, обезличка, не с кого качество спросить.
— Все это так, — подал голос Авдотьин. — Но ведь вам придется находиться здесь фактически по многу дней — в отрыве от внешнего мира, без семьи, без удобств…
— О!.. — загомонили работники. — Это мы сами все обеспечим. Наш девиз: о себе не позаботишься, никто не позаботится!
— А шо касается семьи, дорогой товарищ, — снова вступил тот, с темными пальцами и зычным голосом, — то наш режим работы сказывается благотворно на семейных отношениях. Оч-чень благотворно! Во-первых, заработок — как у прохвессора. Во-вторых. жены, как известно, ценят нас не только за заработок… — Он конфиденциально склонился к зампреду. — Я не буду называть фамилий, но есть тут у нас один товарищ в летах… так ведь у него до драмы доходило. Раз, слышь, в неделю — и все, и привет. А жена молодая, и, естественно, он в ней не уверен. Мы с ним рядом живем…
— Э, да будет тебе, балаболка, будет! — Пожилой дядя. на которого стали посматривать, побагровел, отошел.
Корнев, наблюдавший сцену от дверей, узнал: бригадир Никонов — тот, что выкладывал кривую трубу и хотел уволиться. Не уволился, вошел во вкус, стремится повыше. А насчет жены сам. чудак. раззвонил, теперь обижается.
— Нет, я, боже избавь, не хочу сказать, что там что-то такое имело место, — продолжал зычный. — Но — не уверен человек в такой ситуации: подозрения, ревность, сцены… что было, то было. Оно ж через забор слышно. А теперь — каждый вечер человек возвращается, будто из долгой командировки… и как, слышь, молодожен! И все в порядке, окрепла семья.
Он выразительно согнул руку в локте. Работяги ржали. Зампред молодо блестел глазами.
— Валя, там действительно все в порядке, — негромко сказал референту Александр Иванович, — моего участия не требуется. Они сами все докажут — рабочий же класс!.. Мы разминулись.
И он вернулся в осевую башню, зашагал снова вниз с этажа на этаж (хотя здесь уже ходили лифты) — принимал парад дел, работ, результатов в Шаре.
В пустом выгнутом дугой зале на 90-м этаже, в котором к конференции откроется научная библиотека, Корнев увидел Ястребова. Тот шел вдоль внешней стены, приседал, распрямлялся, иногда что- то поднимал над головой. В местах, где это «что-то» издавало вой или писк, бригадир делал на стене пометки мелом.
— Герман Иваныч! — изумился Корнев. — Ты уже здесь, выспался?
— Это в честь чего я буду днем высыпаться, нежиться? — Тот подходил, обнажая в улыбке стальные зубы, щурил калмыковатые глаза. — Догадались тоже: не разбудив, в автобусы и по домам… Это себе дороже в будний день отсыпаться, на то ночь есть. Отдохнул, помылся — и сюда.
— А команда твоя?
— Одни спят, а те, что поумнее, вон. — Он указал в дальний конец зала, где трое рабочих — все «ястребы» — собирали трубчатые конструкции. — Стеллажи строим для библиотеки. Юрий Акимович дал наряд.
— Чем это ты пищишь?
— Да вот, — Ястребов показал прибор в корпусе от транзисторного приемника, — сделать я его
