– Мне тоже так показалось, – довольный, сказал воевода Вихорко. – Значит, есть у нас еще стрельцы с нужной силой в руках и с глазом, которому сокол позавидует. А ты, Далята, жаловался, что перевелись.
Довольно замычал и закивал головой Хаствит, подтверждая попадание.
– Попал, – скромно согласился стрелец. – В левую половину.
– Значит, не перевелись, – сам довольный, согласился кузнец. – Шесть человек до глаза натянуть не смогли. Отказались. Вопрос только в том, сможет ли Велемир долго так стрелять?[114] В обычном бою стрел выпускается немало.
– Если специально руку развивать, можно и большой бой с этим прозором вести… – заметил десятник. – Буду понемногу развивать, но от костяного пока тоже не откажусь. Да и не всегда такая дальность потребна. А если потребна будет, прозор недолго и сменить…
– И то хорошо, – согласился Далята. – А в качестве приза тебе такое вот интересное сооружение на лук. Готлав! Давай…
Дварф-кузнец Хаствит по прежнему отзывался и на имя, которое дал ему когда-то Далята, как и отзывался на слово «гном», более привычное славянскому уху, чем норвежское «дварф». И тут же вытащил из-за спины тонкую, но жесткую и не гнущуюся металлическую подкову великоватого для копыта размера и слишком малой толщины, чтобы удостоиться быть прибитой к копыту. Но форма была похожа. На подкове были нанесены рубленные насечки, а посредине установлена подвижная стрелка в виде маленькой стрелы от того же лука. Но эта стрела могла двигаться только по кругу от своей оси, пересекающей ее посредине.
– Посмотри, – сказал кузнец. – Крепишь это ровно к центру своего лука. Вот так. Всего двумя креплениями из сухожилий, – и показал, куда и как ставится прицел. – Учти, здесь насечкой отмечены шаги, а не «перестрелы». Начало с пятисот шагов. Это примерно и есть «перестрел», чуть-чуть лишь побольше. Дальше по пятьдесят шагов на каждую насечку… Выставляешь расстояние. Маленькая стрелка запирается на нужном месте и будет тебе точно показывать, куда попадет большая стрела. Не надо самому угол навеса выбирать. Только расстояние прикидываешь и наводишь маленькую стрелку.
– Непривычно это, – сказал десятник. – Но я попробую. Сколько я тебе за все это должен?
– За это воевода платит, – Вихорко несильно хлопнул десятника по плечу. – Воеводе нужны сильные стрельцы и стрелецкая слава.
Велемир возражать не стал. Хотя и большой радости не показал. Он вообще вел себя сдержанно и достойно.
– Значит, Далята, готовь новый прозор, – обращаясь к кузнецу, сказал Вихорко. – А я буду тебе других стрельцов подсылать. На пробу. У нас еще немало парней с крепкими руками и острым глазом. Думаю, завтра-послезавтра не менее десятка найду…
Во двор, слегка запыхавшись после подъема, потому что поднимался короткой и крутой дорогой от причала, торопливо вошел, быстро передвигая короткие ноги, причальный Хлюп, но искал он не юного конунга, с которым успел уже сдружиться за этот еще не окончившийся день, а дварфа Хаствита, с которым сдружился давно. Нелюди отошли в сторону, и Хлюп что-то зашептал дварфу в ухо. Дварф мычал в ответ, и причальный, кажется, понимал его мычание или снова мысли кузнеца читал.
– Ну что, конунг, – тем временем повернулся Вихорко к Ансгару. – Не забыл мое предложение? Испытаем свои мечи, а заодно и руки на прочность? Места во дворе хватит, и народу не много, здесь не помешает нам никто.
Ансгар до этого как-то несерьезно относился к предложению воеводы и не думал, что тот будет настаивать. Но Вихорко идея пробного поединка нравилась, и он отступать не хотел.
– Я без доспеха, – вяло сказал конунг.
– А разве моя рубаха похожа на кольчугу? – спросил воевода. – Не понимаю, что тебя смущает. Щита у меня, как и у тебя, нет. Мы будем в равных условиях.
В голосе Вихорко, как показалось конунгу, мелькнула насмешка. Со стороны, наверное, выглядело так, будто Ансгар боится показаться неловким бойцом, которого хвалит лишь нелюдь Хлюп, до этого не видевший настоящих бойцов.
– Я привык драться насмерть. Иначе меня просто не учили. Но если ты хочешь, давай попробуем просто, – юноша, решившись, уже не отступал, отстегнул меч от пояса, без сомнения вытащил клинок и передал ножны стрелецкому десятнику.
Вихорко отошел на несколько шагов, тоже отстегнул меч и передал ножны дварфу, все еще занятому разговором с причальным.
– Начнем… – сказал и занял боевую позицию, в отсутствии щита держа меч двумя руками.
Чуть в стороне стоял и с любопытством наблюдал за происходящим кузнец Далята. И словно бы ждал чего-то, но ждал, как Ансгару показалось, с некоторым беспокойством в обычно улыбчивых глазах.
Ансгар, тоже перехватив меч двумя руками, сделав два стремительных шага вперед и в сторону, первым нанес три пробных быстрых удара, которые были легко парированы, но сразу почувствовал, что меч в руках у него словно бы совсем другой – тяжелый и странно неповоротливый, плохо подчиняющийся человеческой воле и разучившийся читать его мысли. По замыслу первые удары должны были быть молниеносными, а они получились просто слабыми. И рукоятка была словно совсем другая, не такая управляемая, как прежде. И руки с этим мечом сейчас справлялись с трудом, словно клинок приобрел дополнительный вес. Ансгар не понимал, что происходит, и ждал прежних ощущений удовольствия от боя. Но эти ощущения не приходили.
Так же с трудом далась и защита, когда начал свою не менее стремительную атаку воевода. Вихорко был не менее быстр, чем противник, легок и в ногах, и в руках, и корпусом при этом помогал каждому удару, умело вкладывая в него не только движение руки и металла, удлиняющего руку, но и вес тела. Да и удары он наносил с разных сторон под разными углами, удары быстрые, коварные, среди которых большинство были отвлекающими, заставляющими юного конунга занять неудобную позицию и раскрыться для главного удара. Но Ансгар, несмотря на непонятное сопротивление своего меча, а иначе свое положение он рассматривать не мог, бой читать умел и свою позицию держал правильно, хотя и с большим трудом. Если и отступал, то только в ту сторону, в которую отступать следовало, и не давал Вихорко возможности для решающей атаки. Однако воевода этим смущался, кажется, совсем мало, и его клинок чертил в воздухе сложную хитрую паутину обманных движений, снова и снова заставляя Ансгара ломать голову и принимать решения не разумом, потому что разумом невозможно действовать с такой скоростью, но только инстинктом и отработанными движениями. Вот когда сгодились уроки отца и ярла Фраварада, каждый из которых имел собственную, непохожую школу фехтования, и каждый передал лучшее сыну и племяннику. Школа Кьотви была силовой и атакующей, требующей безостановочной все сметающей атаки, а частично греческая школа Фраварада была контратакующей, учила защищаться и выжидать, когда соперник ошибется и даже активно вызывать его на ошибки, заставлять их совершать и после этого атаковать самому. И Ансгар умел чередовать одни навыки с другими, совмещая лучшее из разных уроков. Он даже попытался использовать качества харлужного клинка, позволяющего наносить колющие удары, которые не входили ни в одну из современных бойцам систем мечного боя, что могло бы застать непривычного к такому противника врасплох. Но оказалось, что Вихорко и к такому готов, и даже сам готов те же качества клинка использовать, проверяя защиту юного урманина.
Устав обороняться, Ансгар снова атаковал сам, точно так же обманными ударами и маневрами заставляя воеводу раскрыться, но чувствовал, что он слишком медлителен для такого проворного противника и не понимал причины своей медлительности, вообще-то ему совсем не свойственной. Вроде бы все правильно делает, вроде бы видит каждый свой естественный совершаемый шаг, и заранее просчитывает шаг следующий, и логичный контршаг противника тоже понимает, но каждый раз юный конунг чуть-чуть опаздывал, давая возможность воеводе снова переходить от обороны к атаке. И только природная молодая сила позволяла Ансгару сдерживать напор воеводы и не пропускать удар.
Но скоро руки устали, и сдерживать быстрые атаки стало совсем трудно.
Ансгар отступил на два шага и посмотрел на кузнеца.
– Не понимаю… Это словно бы другой меч… Он не меня слушается, он мне словно бы умышленно мешает…
– Даже так?.. – улыбнулся воевода, считая, что юный конунг ищет оправдательную причину своей медлительности.
