понимающе кивнул и окликнул:
- Эй, тиун, выдели для веси, из которой этот славный отрок, пять… нет, десять коней! Да гляди, самых лучших отбери, а то я тебя знаю! Стой! Да еще три подводы зерна и одежды добавь!
- Будет выполнено, князь! - кивнул Мономаху тиун.
- От себя я тебе, Славко, то есть прости, Гремислав, столько же добавляю! – шепнул Славке купец. – И еще, если захочешь, сын мне все про тебя рассказал, возьму тебя в помощники. Через два-три года сам наипервейшим купцом будешь!
Он замолчал, потому что Мономах снова повернул голову к Славке.
- Но то, отрок, не награда, а долг, который возвращает твоим землякам Русь! – снова без тени улыбки сказал он. – Это тебе от меня! – надел он затем на шею Славке тяжелую золотую гривну и добавил: - Ну, а теперь проси лично для себя всё, что ни пожелаешь!
- Все, что ни пожелаю?! – ахнул Славко и выпалил: - Тогда… назначь меня, князь, гонцом!
- Гонцо-ом?! – изумленно протянул Мономах. - Эк, куда хватил! В твои-то годы? Хотя, - вслух задумался он, - того, что ты уже сделал для Отечества, иному и за всю жизнь, до самых седин не успеть. Ладно. Слово князя твердо. Быть тебе, Гремислав – гонцом! Поедешь в Новагород, порадуешь великой вестью моего старшего сына, Мстислава!
- И грамоту с собой дашь? – с восторгом уточнил Славко.
Но Мономах остановил его:
- Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… - он кивнул на Доброгнева, - на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или еще какая напасть случится, то тогда сам, лично мою грамоту вручишь!
Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:
- Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! – шепнул он и снова громко добавил: - Или, может, ты ему какое церковное наказание – епитимью назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!
- А он уже сам себя этим наказал! – махнул рукой на Славку игумен. – И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, - обращаясь к гонцу, спросил он: - Легка ли твоя служба?
- Нет ничего тяжелее! – честно ответил гонец и шепнул Звениславу: - Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться, да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот, какая у меня служба!
- Видишь? – кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. – Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? – строго уточнил он у Славки.
- Есть, а то! – показал свой нательный крестик Славко и добавил: - И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!
- Что-о? Какую еще одолень-траву? – нахмурился игумен. – Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! - окликнул он пробегавшего мимо тиуна: - Как дела-то?
- Тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу! – отозвался тот.
- Вот! – назидательно поднял указательный палец игумен. – И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во святом крещении-то?
- Глеб!
- Поэтому, Глеб-Гремислав, - продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. – Даю тебе ниточку от одежды твоего небесного покровителя, святого князя-страстотерпца Глеба. Вложишь ее в свой крест-мощевик и носи всю жизнь, служа князю и Руси, - во славу Божию! Пусть она станет для тебя путеводной нитью к Царству Небесному!
- Всё понял? Это тебе уже не одолень-трава! - уточнил Мономах.
