Легендарные цари Дауд (Давид) и Сулейман (Соломон) заточили в медные сосуды множество джиннов, а сосуды закинули в морские глубины. Случалось, что такой сосуд попадал в сети бедного рыбака, рыбак снимал царскую печать и освобождал джинна. Разъяренный долгой отсидкой джинн, как правило, вместо того, чтобы исполнять желания, намеревался убить рыбака, но если рыбаку хватало прыти и ума джинна перехитрить, то пожизненное благосостояние ему было обеспечено.
Кроме «Повести о рыбаке и джинне», из которой взята вышеприведенная историйка, джинны, ифриты, ауны и мариды действуют в «Книге Тысячи и Одной Ночи», в частности, в «Рассказе про Ала-ад- Дина и волшебный светильник», «Рассказе о носильщике и девушке», «Рассказе о Джафаре Бармениде», «Повести о медном городе» и «Рассказе о Маруфе-башмачнике».
Этимология: арабское jinni, от него латинское genius (дух-покровитель, дух города, отсюда наш «гений»). В английском djinni, jinni и genie синонимичны, хотя некоторые словари выделяют genie и склонны переводить последнее не как «джинн», а как «дух лампы».
Сам черт не разберет.
Дикий Гон, Дикая Охота
Мчащаяся по небу демоническая кавалькада призраков. Упыри из Дикого Гона могут силой похищать людей, но способны заставить присоединиться к ним и с помощью гипнотического внушения. Прототипом считается знакомый по нордической и германской мифологиям мчащийся по небу сонм валькирий, служительниц Одина, подбирающих с полей битвы павших героев, чтобы забрать их в Валгаллу. Северное Сияние — не что иное, как отблески оружия и доспехов валькирий.
Кавалькада валькирий в более поздней германской мифологии приобрела демонический характер, став Диким Гоном (Wilde Jagd) богини Хёльды или Хульдры, супруги Вотана. Диким Гоном является также кавалькада бога Гвинна ап Нудда из кимврийской мифологии, как и кавалькада Охотника Хьорна.
Дикий Гон мчится в основном во время так называемых суровых ночей (Rauhàchte), то есть в период от сочельника Рождества до Трех Волхвов.
Доппельгангер (Doppelgänger)
Таинственное, обладающее свойствами полиморфизма существо, способное абсолютно точно скопировать человека и заменить его, лишив воли либо убив оригинал. Встречается во множестве мифологий и, конечно, представляет собой персонификацию сильных и самых первичных фобий: опасности потерять собственное Я и боязни врага, способного под видом близкого человека обойти стражу и нанести предательский удар.
Доппельгангер — не аналог подменыша, то есть он не ребенок эльфов либо кобольдов, подброшенный вместо похищенного человеческого младенца. Доппельгангер копирует не детей, а только взрослых людей. И если подкидыша-подменыша распознать довольно просто, то доппельгангера невероятно сложно.
В фэнтези достаточно часто используют доппельгангеров. У Патриции Маккиллип в цикле «Мастер Загадок» действует целая раса полиморфов, задумавших овладеть миром путем замещения «дубликатами» ключевых должностей, предварительно убивая «оригиналы». Идентично поступают метаморфы в «Замке лорда Валентина» («Lord Valentine’s Castle») Роберта Силверберга.
Родственен мифу «doppelganger’a» в смысле мифических корней — мотив «пересадки», а именно: имеются существа (демоны, чародеи, ведьмы), способные «пересесть» в человека, овладев его телом и душой (психикой).
Нет такой мифологии, которая не пользовалась бы понятием «демонической одержимости», и нет культуры, в которой отсутствовали бы одержимые и экзорцисты. Тема, разумеется, весьма благодатная для авторов horror’a, во главе которых стоит Уильям Блэтти со своим знаменитым «Экзорцистом». Хоть с научной точки зрения такие «пересадки» нонсенс, тем не менее их не гнушается и научная фантастика. Здесь следует привести классическую «Историю покойного мистера Элвершема» Герберта Уэллса, представляющую собой иллюстрацию извечных человеческих страхов: некий старик «пересаживается» в тело юноши, оставив душу последнего в своей больной и близкой к смерти телесной оболочке. Столь же классичны «Пассажиры» («Passagers») — награжденный Небьюлой рассказ Роберта Силверберга о странных Чужаках, которые время от времени «пересаживаются» в тела людей в основном для того, чтобы удариться в загул и заниматься развратом. Поиграл в «пересаживание» и «обмен душами» также Станислав Лем, который изобрел, цитирую: «карманный портативный двусторонний обменник индивидуальности, разумеется, с обратной связью» — аппарат, похожий на коровьи рога.
«Господина начальника! Ваша благородия полицейская! Моя хватать, что я Клапауций, но нет, моя не знать никакая Клапауций! Но может быть, это такая нехорошая, она боднуть-пихнуть моя рогами на улице, и моя-твоя чудо быть, наша-ваша, и моя терять телесность и теперь душевность от моя, а телесность быть от не моя, моя не знать как, но та рогач убежать быстро-быстро! Ваша великая полицейскость! Спасите!»[204]
В horror’e классикой стал замораживающий кровь в жилах рассказ «The Thing on the Doorstep» Г.Ф. Лавкрафта, повествование о чародее из проклятого Богом города Иннсмут (Inncmouth), который, дабы гарантировать себе «вечную жизнь», «пересаживается» в собственную дочь. Поскольку чахлое тело и убогий женский ум (ха-ха!) ограничивают его, чародей выходит замуж, чтобы незаметно завладеть телом и психикой супруга. Однако муж вовремя раскрывает сатанинские замыслы «жены», убивает ее, тело прячет в подвале, а всем втолковывает, что-де лучшая половина бросила его и уехала куда-то в неведомую даль. Но страшной силы магия действует даже из могилы — чародей «перебирается» в тело несчастного «мужа», его же самого «пересаживает» в себя, то есть в уже порядком подгнивший, провонявший и разлагающийся труп...
Приятного аппетита.
Дракон
Герой стольких сказок, басен, мифов и преданий, что на детальное его описание и длинноты просто жаль тратить место. Поэтому ограничимся лишь самым существенным и менее всего известным.
Почти во всех современных языках, выросших из индоевропейского ствола, «дракон» этимологически выводится из греческого слова «drakon», означающего «остроглазый». От него идут dragon, dragone, drache, drage, drake. To же можно сказать и о славянах, у которых есть дракон, драк, дракула, драган. И только поляки совершенно вырвались из общего строя: у нас есть свое собственное и неповторимое слово «смок» (smok), которое, если верить Брюкнеру, берет начало от индоиранского слова, обозначающего заглатывание, глотание (отсюда также «чмокнуть»).
