Альп взял нож и снял еще не застывший воск со рта юноши.
— Ты готов отвечать? Сделай знак, и я дам тебе бумагу и чем писать… От этого зависит твоя жизнь.
Мыслитель повернул лицо к Малекорну. Лоб его покраснел, из посиневших губ густо текла кровь.
— Что такое?! — вскрикнул Альп.
Юноша приподнял голову и выплюнул ему в лицо кусок своего языка.
Теперь он уже не смог бы заговорить.
Потеряв терпение, Альп достал свой лазерный пистолет и уже собирался выстрелить юноше в голову.
Вдруг он на какое-то время задумался.
— Прикройте его, — наконец приказал он, пряча оружие. — Я знаю, как мы сможем использовать этого глупца. Мы оставим его в живых. Он отправится вместе с нами.
Альп вышел наружу. В лесу зима подходила к концу. Альп, как бы в ответ на свой вопрос, пожал плечами, не зная, что делать при таком неожиданном повороте событий.
— Мерзавец! Человек без лица займется тобой.
Он решил увезти юношу с собой. Альп все обдумал. Козимо от него ускользнул, документы Измаля на Таборе тоже исчезли… Он не мог позволить себе вернуться к своему хозяину с пустыми руками. Один раз он уже испытал на себе гнев Человека. Этого было достаточно. Пленник все же лучше, чем ничего.
Перед тем как вернуться на свой гипернеф, он истребил многочисленных обитателей Эерла, возмущенных убийствами соотечественников и пленением Мыслителя. За собой он оставил разрушенную луну Мыслителей.
Его корабль с пленником на борту направился в космос, чтобы присоединиться к паломникам, охраняемым Милицией Хьюго де Пайена.
Глава VII
Деревня Лонг-Буа
Заприметив среди высоких почерневших домов, похожих на пьяниц, боявшихся упасть и подпиравших друг друга плечами, самый черный, самый обветшалый, самый облезлый, из окон которого свешивалось отвратительное тряпье, напоминая распоротые животы с вывалившимися кишками, он ступил на темную аллею, которая вела в эту пещеру.
Паломники остановились на отдых возле слободы Груссэ.
После того как стало известно об изумрудных сферах, которые получали в лаборатории Жана дю Гран-Селье, Круатандьё перебрался в другой караван, а Козимо остался с Роланом.
Паломники обустраивали места для ночевки. Каждый вечер начиналась лихорадочная деятельность. Тысячи людей, как некий передвигающийся город или полчища саранчи, внезапно прекращали движение. Но в этот раз друзья наблюдали другую сцену: неподалеку протекала река и, затаив дыхание, люди бросались в воду, чтобы смыть с себя пыль и пот, постирать одежду. Радостное плескание вскоре уже не радовало глаз: вода стала мутной, у берега ощущался тошнотворный запах. Без всякого стыда паломники справляли естественную нужду прямо в воду. Для них это было более приемлемо, чем пользоваться отвратительными отхожими ямами, подойти к которым было невозможно уже спустя несколько часов после остановки. Повсюду, где останавливались паломники, после них всегда оставались грязь и разрушение.
Наступили сумерки — время осуществления плана, о котором говорил Ролан. Козимо должен был участвовать в ночной операции, которой руководил рыцарь Пьер де Мондидье.
Баркильфедрон, вербовщик солдат, принял новичка, которого привел Ролан.
— Если он так силен, как ты говоришь, он нам пригодится. Он умеет держать язык за зубами?
— Буду нем, как гробница, — ответил Козимо.
Баркильфедрон распорядился, чтобы ему выдали коня, лук, колчан со стрелами и меч.
— Будьте наготове.
Место встречи участников таинственной «операции» было назначено в лесной чаще, подальше от лагеря паломников. Пьер де Мондидье появился с наступлением ночи, верхом на лошади в полной боевой сбруе. Это была самая большая лошадь в караване, под стать де Мондидье. Он был таким большим, что его прозвали Шестиногий Господин. Его голова была непокрытой, борода спуталась с черной шевелюрой. Он смотрел исподлобья и был немногословен: вполне хватало его резких точных жестов, с помощью которых он отдавал распоряжения.
Де Мондидье посмотрел на небо и что-то недовольно проворчал: луна светила слишком ярко. На землю падали тени. На левом плече рыцаря был вышит крест — де Мондидье достал носовой платок и прикрыл его. Он также сорвал и спрятал в карман висевшее у него на груди распятие, вырезанное из оливкового дерева.
— Сделайте то же самое, — приказал он остальным. — Никаких образов нашего Спасителя, пока мы не закончим то, что собираемся совершить сегодня ночью.
Это зловещее предупреждение прозвучало, как приговор. Люди переглянулись. Во взглядах читалось недоумение.
От одного де Мондидье потребовал, чтобы тот снял с перчатки подвеску в форме креста; другого заставил отстегнуть нагрудник, на котором было выгравировано распятие. Весельчака, который, как и некоторые экзальтированные паломники, выжег себе каленым железом крест на лбу, он отправил восвояси.
Закончив проверку, де Мондидье повел людей в лес.
В лунном свете тени казались зловещими. Настораживало даже покачивание веток. Казалось, люди попали в мир тюрингских легенд, и лес был полон мохнатых фавнов и злых духов.
Козимо и Ролан не знали никого из ехавших рядом с ними всадников. У всех были непроницаемые лица, никто не проронил ни слова. Отряд был в пути уже час, обходя стороной дороги. Внезапно де Мондидье остановился.
Остальные тоже остановились перед деревянным щитом. Все молча перекрестились. На щите красными буквами на черном фоне было написано:
Де Мондидье не повиновался.
Козимо заметил и другие подобные воззвания. Отряд ступил на землю отлученного от Церкви, проклятого прихода, заклейменного как пристанище дьявола.
Проехав еще немного, де Мондидье остановился. Место было незнакомое. Их уже ждали какие-то люди. Козимо подъехал ближе, чтобы рассмотреть этих людей. Их было четверо. Никого из них он не знал. В этой группе был и священник.
Прибывшие обменялись с ожидавшими их несколькими короткими фразами, и все поехали дальше.
Через пол-лье участники операции очутились у въезда в деревню.
Она называлась Лонг-Буа.
Именно жителей этой деревни отлучил от Церкви архиепископ, о чем возвещали расставленные повсюду щиты.
Несмотря на поздний час, Козимо заметил, что возле небольших домов царило оживление. Окошки домов светились, в них мелькали силуэты. Когда отряд прибыл в центр деревни, не оставалось никакого сомнения, что об их приезде знали и ждали их.
