Кошки говорят «мяу»

одетая дама с поблекшим, совершенно не запоминающимся лицом и невысокий, плотный мужчина с коротким седым ежиком волос. Мужчина мазнул равнодушным взглядом по Ковбою, еле заметно кивнул ему, глянул на меня, и…

Мне стало как-то не по себе — стало… Боязно. А когда я инстинктивно прижалась потеснее плечом и бедром к мужу, мне стало…

Я ощутила страх.

Я испугалась этого мужика, потому что почувствовала… В нем не было ничего страшного — взгляд холодный, цепкий, жесткий, но ничего такого… Я боялась его, потому что его боялся Ковбой.

Я не могла ошибиться. Когда проживешь с человеком много лет, начинаешь машинально смотреть на всех и вся его глазами, воспринимать окружающую среду его чувствами. Нет, они не становятся твоими, они как бы существуют отдельно, но в тебе, и ты иногда ими пользуешься — порой сознательно, по собственному желанию, а порой они «включаются» сами по себе, как-то инстинктивно, что ли…

Ковбой боялся его, и это было так непривычно, так… ну, может, «страшно» — слишком сильно сказано, но… Я впервые за много лет почувствовала себя беззащитной, без защиты, какой-то голой изнутри, и…

Это чувство не отпускало меня весь вечер — всю его официальную часть, начавшуюся с вспышек фотоаппаратов, запечатлевших нас четверых в тот момент, когда кто-то вынырнул из толпы и услужливо протянул Седому ножницы, и всю не официальную, когда…

Когда мы оказались с Седым в огромном роскошном кабинете

(… в дверях мелькнула озабоченная мордашка Хорька… и тут же исчезла..)

и меня стали раздевать и ла… Нет даже не лапать, а щупать и исследовать, его холодные, жесткие ладони, а я знала, что Ковбой знает, где я и с кем я и что со мной делает его партнер,

(не мы делаем, а он — со мной… Я впервые в жизни, как кукла, как безвольная тряпка в этих жутко холодных и жестких руках…)

и не то, чтобы разрешает это, а почему-то вынужден принимать как есть, и это — самое странное и самое… поганое и страшное… Даже страшнее этих холодных, каких-то неживых рук, равнодушно задирающих мое платье, стаскивающих с меня трусики, равнодушно ощупывающих грудь, залезающих в…

(… как гинеколог в перчатках… Нет, хуже!..)

меня и так же равнодушно заваливающих на огромный кожаный диван. Потому что я — одна, я без защиты, к которой так привыкла за много лет и без которой я ничего, ничегошеньки не стою, если…

Если только не заручусь другой защитой — защитой того, кто сильнее, того, кто сейчас навалился на меня и входит в меня своим твердым… нет, жестким и холодным концом, и…

И ненавидя себя за эту жалкую, заискивающую попытку, я впервые в жизни стала механически подыгрывать, как они говорят, подмахивать, и притворилась, что кончаю, и…

Кажется получилось. Вроде бы, он слез с меня довольный. Я зажмурилась, постаралась расслабиться, и…

(…Господи, почему ж мне так тошно… И страшно… Как же мне хочется выпить!.. Нажраться! Прямо сейчас, не слезая с дивана, и расцарапать этому уроду всю его харю, весь его… Не могу. Не могу, потому что я… Я его боюсь!)

— На-ка, выпей, — раздался спокойный равнодушный голос у меня над ухом.

Я открыла глаза и увидела, что Седой, уже застегнувший брюки и влезший в смокинг, протягивает мне бокал с Шампанским. Я хотела было отрицательно помотать головой, но встретилась его немигающими глазами и послушно взяла Шампанское и послушно выпила.

Не отрывая взгляда он присел на краешек дивана, стиснул своей жесткой ладонью мою ногу выше колена и сказал:

— А ты — не слабая баба. Теперь расслабься. Больше мне этого не понадобится.

Я попыталась изобразить на лице что-то вроде непонимания и даже обиды — дескать, как это, все же было так классно, — но он усмехнулся и качнул седой башкой.

— Брось, я тебе не Хорек. Кстати… — он на секунду задумался. — Ты, конечно, дашь Хорьку и будешь с ним трахаться…

— Почему это я…

— Так вот, — одним досадливым взмахом бровей он заткнул мне рот, — если услышишь от него что- нибудь… Ну, проскочит что-то обо мне, или о твоем муже, или о наших делах… Скажешь мне. Только мне. Поняла?

— А мужу?

— Я же сказал: только мне. Запоминай номер, — он продиктовал семь цифр, — это мой личный. Очень личный. Дальше так, — он на секунду задумчиво сдвинул брови. — На следующей недельке я тебе звякну на мобильный, ты подъедешь сюда… Да нет, — он поморщился (видимо, у меня на морде что-то отразилось), — я же сказал, этого больше не надо. Подъедешь сюда и я дам тебе кредитку… Карточку. Ты ее возьмешь и забудешь о ней. Пока я не напомню. Забудешь для всех, понятно?

— И для мужа? — с трудом глотнув, спросила я.

— Для всех. Поняла?

Я кивнула.

— Ну, пожалуй все… Да, тот номер, что я тебе дал… Если у тебя возникнут какие-то проблемы, любые проблемы, можешь звякнуть. Это… — он вдруг усмехнулся, и от этой усмешки у меня по ногам пробежали мурашки. — немалый презент. Все.

Он встал и пошел к дверям. Я думала, он выйдет, не оглянувшись, но… У самых дверей он оглянулся, опять усмехнулся и негромко проговорил:

— А притворяешься ты неплохо. Для почти любой другой — сошло бы. Но ты кончаешь не так. Совсем не так… До встречи.

Двери за ним закрылись. Я слезла с дивана, подобрала с пола трусики и стала натягивать их на слегка дрожащие ноги.

Мой страх не прошел. Ну, не совсем прошел… И еще: я знала, что, наверное, никогда не избавлюсь от ощущения на себе и в себе его холодных, неживых рук, но… Он принял меня. Не потому что я ему понравилась — раскусил же, что притворялась, — но… Видимо, я ему зачем-то нужна. И пока нужна, я была…

I was approved, and I was protected. Я была принята, и я была под защитой.

11

Седой позвонил через восемь дней и попросил меня подъехать. Я подъехала. Охрана на входе приветствовала меня почтительно, один из секьюрити проводил на второй этаж, а там встретила длинноногая секретутка и любезно улыбнувшись, подвела к дверям в кабинет. Тот самый — с кожаным диваном.

Седой при моем появление встал из-за огромного ампирного стола и пошел мне навстречу. Дружески обняв за плечи,

(… эти руки… мурашки по коже от лопаток до самого кобчика…)