Кошки говорят «мяу»

Гаишник дернулся, я обернулась и увидела через заднее стекло, как он, прищурившись на наши номера, опустил уже занесенную было руку с полосатым жезлом и… равнодушно отвернулся.

— Ну да, — пробормотала я, — конечно… Вы! Но Софья Власьевна лихо давит и чужих и своих, и никто этого не перешибет — ни ты, ни даже твой папочка.

— Софья, как ты выражаешься, Власьевна через несколько лет сдохнет, — будничным тоном, как будто сообщал мне прогноз погоды, сказал он.

Я вытаращилась на него и… Расхохоталась.

— Что смешного, Рыжик? — поинтересовался он. — Первый раз это слышишь?

— Нет, — сквозь смех ответила я, — в том-то и дело… Много лет слышала это у себя на кухне — от них. Но чтобы ты…

— У себя на кухне ты слышала, как кролики шепчутся про то, что клетка гнилая, — кивнул он, — и как она скоро развалится. Но во-первых, они даже близко не понимают, насколько она гнилая. Во-вторых, даже близко не представляют, как скоро она развалится, и в третьих… — он усмехнулся, и от его усмешки мне стало не по себе. — В третьих, Рыжик, они просто не могут себе представить, каково им будет без клетки…

— А вам? — перебила я. — Вам каково будет без нее?

— Нормально. Поначалу, конечно, всем крутенько будет — тут вообще жареным запахнет, и все точно предсказать никто не возьмется… Кстати, одного этого хватит, чтобы дочурку за океан сплавить. Но потом все утрясется и…

— Ты, правда, веришь в это? Веришь, что мы доживем до…

— Я не верю, Рыжик, — с явной скукой в голосе произнес он, и от этой скуки у меня внутри все как- то… ну, не похолодело, а… попрохладнело, что ли. — Я — знаю. Мы доживем, — он вдруг засмеялся. — Помнишь песенку — поручик Голицын, там, корнет Оболенский и все такое? Ну, налейте вина, надеть ордена… — я кивнула. — Оживить бы их, сволочей, — с неожиданной злобой, пробормотал он, — хоть ненадолго, да ткнуть мордой во все это дерьмо…

— Что это вдруг? — удивилась я. — Ты же сам — дворянских кровей, а песенки — ничего, красивые даже…

— Красивые, — буркнул он, — в том-то и блядство все… У них все красиво было — и погоны, и песенки. И просрали они все очень красиво! Вла-асть… Выблядки! Ну, ладно, я не об этом — значит, помнишь эти песенки, да? Так вот, ты скоро услышишь их по телеку — из главных концертных залов нашей юной и прекрасной… Не веришь?

— Нет, — помотала я головой. — Это сказки. Для этого все должно перевернуться. Это…

— Это еще цветочки, — махнул он рукой и резко свернул с улицы Горького направо. — Ты увидишь, как сбивают с фасадов домов серпастый-молоткастый, как жгут красные флаги и ломают памятники картавому, как вместо «Слава КПСС» замелькают в неоне вывески, типа «Казино» и «Стриптиз-бар», как магазины будут ломиться от жратвы и дешевых иностранных шмоток и за любую вшивую покупку тебе скажут спасибо. Ты услышишь все байки про сиськи-масиськи на концертах в Кремле, причем потешаться будут не только над нынешними, но и над теми, что будут у руля — вот как все сдвинется… Не веришь?

— Это бред, — я зажмурилась, тряхнула головой и… рассмеялась. — Это никаким западным голосам не приснится. Даже там не ждут такого, и…

— И вот это еще смешнее, — хохотнул он. — Там-то наконец поймут, что значит по-русски: за что боролись, на то и напоролись. Занавес им мешает? Ну так они похлебают без занавеса — когда наши осатаневшие от соцраспределиловки сограждане хлынут в их распахнутые двери… Но это уже их проблемы, а нам…

— Но кто же будет хозяином всех этих… Ну, казино, там, магазинов, вообще всего? Ведь то, что ты рисуешь, это вообще другая система. Это же… Ну, как нас учили, частный капитал, там, частная собственность, да? Я не понимаю, откуда же хозяева возьмутся, как это все получится…

— Хороший вопрос, Рыжик. А кто сейчас хозяева, а? Нет, я не тех старых маразматиков имею в виду, которые рукава свои сосут и даже манную кашку на идеологическую верность проверяют. Кто на самом деле держит все под контролем? Правильно. Так вот, кто держит, те и будут держать.

— А удержите? — я искоса глянула на него, словно в самом деле прикидывая на… прочность и слегка провоцируя на браваду.

— Или да, или нет, — без тени бравады, легко и просто ответил он. — Но шансы есть, и шансы — неплохие. Как поет про нас один опальный бард, Рыжик, мы обучены этой химии — обращению со стихиями.

— А что, хорошо поет, — с вызовом вскинулась я — он ведь знал, что мне нравился этот «опальный». — И вспомни песенку до конца, там ведь подыхает этот… Ну, кто обучен.

— Подыхает, — легко согласился он. — Папашина гвардия. Но мой-то папаша жив, Рыжик, хотя… Не в этом дело. Главное, они нам успели разъяснить…

— Что разъяснить? Как по табуреточной части работать — в смысле, из-под ног выбивать? — позвякивающим шепотом спросила я и… чуть-чуть испугалась — в конце концов, это же его отец, и вообще… Так можно и заиграться.

— Кусаешься, Рыжик? — добродушно усмехнулся он, потом глянул на меня, и усмешка сползла с губ. — Нет, выбивать — это проще простого. Они разъяснили, что главное в человеке, что движет людьми сильнее, чем все прочие… Что во главе угла, что, так сказать, главенствует над телом и духом.

— И что же это? Любовь к родине? — насмешливо фыркнула я. — Отечество в опасности? Лес рубят — щепки летят?..

— Если бы, — вздохнул он, а потом, помолчав, сказал: — Во время войны отец служил в частях НКВД. Они… — он запнулся и искоса глянул на меня, словно тоже проверяя на… прочность. — Они ходили в атаки цепью, но… Не первой цепью, а позади тех, которые должны были взять объект, понимаешь?

— Позади штрафников? — тихо спросила я.

— И штрафников тоже, но… Не только. Всякое бывало. Не важно. Главное, что передние знали: немец спереди, может, убьет, а может, и нет — как повезет, ну… как фишка ляжет. А вот стоит повернуть, так сзади — точно убьют. Без вариантов. И они шли — вперед. Даже когда шансов-то почти не было, но… Все равно впереди — почти, а сзади… Вот так, Рыжик.

— Ну и что? Они бы и без задних этих… энкэвэдэшников… шли. Они воевали за свою землю, за… За родину, в конце концов, за…

— Да-да, за родину, за Сталина… Все это было, но все это… Опять, как у барда твоего, — он усмехнулся, — это, рыжий, все на публику… Помнишь? Может, и шли бы без энкэвэдэшников, а может и нет. Поэтому когда надо наверняка, без всяких может, вот тогда…

— Что тогда? Палачи нужны? Не можете без них, да?

— Тогда надо четко понимать, что главное. Что — во главе угла, что…

— Ну что? — с тоской и злостью пробормотала я. — Насилие? Жестокость? Думаете, вы это придумали, или ваши папаши? Тоже мне, сильные личности… Чем же они тогда отличались от той чумы, с которой воевали?..

— Да почти ничем, — неожиданно легко согласился он. — Но мы сейчас не об этом. Жестокость, говоришь? Насилие? Это все вспомогательные… ну, средства, там, методы, а я говорю о главном, о том, что на самом деле движет людьми. Это… — он вдруг как-то устало вздохнул. — Это страх, Рыжик. Простой и понятный. И вполне естественный. Побудительные причины, формы выражения, там, и прочие нюансы у него могут быть разные, но природа — одна. Ты спрашивала, кто будет хозяином? Ответ простой: кто это понимает и кто умеет этим пользоваться, тот и будет. Вылезай, приехали. Пойдем, глянем на меньших братьев, а потом перекусим где-нибудь…