… тусклый свет заливал всю огромную, неуютную квартиру, красными струйками лился из всех окон, от стен, потолков, отовсюду, и я бродил по ней и искал Кота, чтобы забрать его и уехать отсюда. Мы же оставили его здесь, и теперь я должен найти и увезти его домой. В холле стояла переноска, но она была пуста.
В спальню сквозь раскрытые жалюзи проникали лучи заходящего, багрово-красного солнца, и у окна, освещенная этим холодным, тусклым светом стояла моя бабка — вся высохшая, сгорбленная, щурящая свои почти слепые глаза, уставленные на меня.
— Кто?… Кто это? — с беспокойством спросила она. — Кто пришел?.. Кто…
— Это… Это я, — сказал я, но не услышал своих слов, из раскрытого рта не вылетело ни звука. — Я ищу кота, моего Кота, он где-то здесь, — говорил я, но по-прежнему беззвучно, только…
Только она слышала меня, хотя перед смертью уже почти ничего не слышала — была почти глухая и слепая.
… Кота-а, — насмешливо протянула она и вдруг рот ее злобно скривился. — Уличная кошка не станет жить в городской квартире, ты, идиота кусок! — брызгая слюной заорала она мне. — Не станет! Убирайся отсюда — здесь тебе не место!..! Убирайся, шоб тоби повылазило и выбери, наконец, то, что ты хочешь! — она пошла на меня, согнувшись почти пополам, выставив перед собой скрюченные пальцы рук, и с пальцев у нее закапало, засочилось что-то красное, что-то… бурое, но не засочилось, а…
Я попятился, вышел из спальни, захлопнув дверь, и добрел до кабинета. Там никого не было. Я подошел к окну, выглянул наружу и увидел мрачный пустырь с валяющимися на нем бетонными плитами, какими-то железяками, освещенными все тем же багровым заходящим солнцем (странно, что же здесь — два солнца, ведь спальня выходит на другую сторону, а там тоже…). Я тупо посмотрел на пустырь сверху и стал соображать, закрыта ли входная дверь — ведь если не закрыта, Кот мог убежать на этот пустырь, и там… Что — там, если никакого пустыря там нет, там должны быть дома и шоссе… Но все равно, надо сходить и проверить. Надо…
— Тебе бы надо, понимаешь, гроб с музыкой, — раздался позади задумчивый голос, я обернулся и увидел сидящего в кресле за компьютером старого полковника — бывшего хозяина нашей «дачи», наливавшего в граненый стакан из мутной бутыли какую-то жидкость. — А пустырь, не пустырь, — полковник выпил, — это, брат, все так, щепки, мусор, — он пожевал губами, подумал и сказал: — Главное, понимаешь, выбрать, а остальное… Вот, что, ты думаешь, я тут пью, — он кивнул на бутылку
— Самогон, — машинально ответил я. — Удар по печени…, - я посмотрел и увидел, что там вовсе не самогон, а что-то бурое, что-то…
— По пе-е-чени, — усмехнувшись, протянул полковник. — А ну, иди отсюда! — вдруг рассердился он. — Иди, говорю, не место тебе здесь! Печень… Теплые сортиры, не теплые… Тут, понимаешь, уже гроб с музыкой! А ты — катись туда и выбери себе хоть лимонов ящик, хоть от письки, понимаешь, хрящик… Пошел! — он замахнулся на меня бутылкой, и оттуда полилось что-то бурое, но не полилось а… Я быстро отвернулся, боком протиснулся мимо него к двери и…
Поплелся в ванную. Там, перед зеркалом стояла Рыжая, и я увидел в зеркале, что она водит по ресницам кисточкой, от которой на веки отскакивают какие-то красные капельки… Нет, не капельки, а…
— Что… Что ты делаешь? — спросил я, и опять не услышал своего голоса, но это было неважно, я знал, что она слышит, как слышала его моя умершая бабка в спальне.
— Как — что? — удивленно нахмурилась она. — Ресницы крашу, ты что, ослеп? Это — святое. А ты что тут делаешь? Ты не должен быть здесь… — рот ее вдруг злобно скривился…
— Я ищу кота, — быстро и все так же беззвучно проговорил я. — Он где-то здесь, и я должен забрать его, увезти домой, потому что…
— Здесь нет никаких кошек! — рявкнула Рыжая, отвернулась к зеркалу, заплакала, но снова стала водить кисточкой по ресницам. — Моя кошка давно умерла, а ты иди туда и выбери, наконец… А-а, твою мать! — она осеклась, и стала тереть глаза, а с ресниц у нее закапало что-то темно-красное, что-то почти бурое, только не закапало, а как-то…
В черной «Джакузи» раздался всплеск, я посмотрел туда и увидел, что из воды высунулся… Цыган. Он отфыркался, повернул свою массивную голову старого, но еще грозного, быка в мою сторону и протер глаза.
— Уличная кошка не станет жить в городской квартире, — устало произнес цыган. — Даже в таких хоромах — не станет. Она сделала свой выбор, а ты — еще нет. Тебе надо понять, что ты больше не мальчишка, тебе надо идти туда… Посмотри, какая грязная вода, только погляди сюда… — я взглянул и увидел, что вода не грязная, а темно-красная, бурая и… Это была не вода, не вода, она не лилась, не брызгалась, а… — Иди отсюда! — вдруг рассердился цыган, и ухватившись громадной ручищей темных трупных пятнах за борт ванной, сел, а я…
Я вышел из ванной и побрел в столовую, и в кухонном отсеке увидел стоящую у рабочего столика другую свою бабку — Герцогиню… Перед ней на столике была большая эмалированная миска, а в ней — кусок бурого мяса, и Герцогиня резала его огромным ножом.
— Ты… Ты не знаешь, где мой Кот, — хрипло и почти беззвучно выдавил из себя я. — Я оставил его здесь, я знаю, что он где-то здесь, но никак не могу…
— Ты ничего не знаешь и ничего не можешь, — презрительно фыркнула Герцогиня, — а чего еще ждать от упрямого хохла! Но ты — даже не упрямый хохол. Даже твоя мать, этот Сидор Лютый в юбке, сделала свой выбор, а ты…
— Помоги мне!.. — взмолился я. — Мне никто не хочет помочь, только ты можешь… Я же — твой внук, я…
— Ты — ни рыба ни мясо, — раздраженно перебила она меня. — У твоего деда было пятнадцать костюмов, он любил женщин, но умел выбирать, а ты так и не научился… Перево-о-дчик, — насмешливо протянула она и с раздражением стала резать мясо все быстрее и быстрее.
Я устало опустился на стул возле овального стола, не зная что делать дальше, а Герцогиня в очередной раз взмахнула ножом, и… В миску отлетел кусок ее пальца, из обрубка плеснула темно-красная струя крови и миска стала наполняться этой бурой, густой…
— Вставай, — тряхнула меня за плечо пришедшая в столовую Рыжая, — ей же больно, нужно приложить к ране пиявку…
