исчез и не появляется ни дома, ни в конторе уже более сорока часов. Что на него не похоже… Возраст пропавшего – шестьдесят один год, телосложения среднего, и он левша.
Лыков и Титус – помощник начальника сыскной полиции и заведующий столом розыска – выехали для осмотра конторы и жилища погибшего. Антов занимал для своего дела три комнаты во втором этаже дома Обрядчиковых на Рождественской улице. По наведенным справкам, он был человеком уравновешенным и порядочным, но очень замкнутым. Имел серьезную клиентуру среди нижегородского купечества, особенно между старообрядцами основных толков. Являлся многолетним причетчиком домовой церкви беспоповцев. Вдовец, жил одиноко в собственном небольшом домике в Панской слободе. Пребывал в достатке, но жизнь вел скромную, без мотовства. Его помощник Андрей Александрович Подгаецкий, бесцветный, субтильный человек лет 28, был, видимо, встревожен происшедшим. Теперь ведение всех дел конторы свалилось на него одного. Подгаецкий немного растерялся, но не робел – он уже четыре года служил у старика и знал всю кухню наизусть, справится. С другой стороны, теперь помощник сделался хозяином отлаженного дела, с готовой клиентурой… Алексей поэтому сразу записал его в подозреваемые.
– Когда вы видели вашего хозяина в последний раз?
– Он мне не хозяин, а работодатель. Был.
– Ответьте, пожалуйста, на заданный вопрос.
– В четыре часа пополудни 24 марта он ушел из конторы домой. Обычно мы сидим до шести, но Парфен Семеныч сказал, что у него болит голова. Такое иногда случалось, когда менялась погода. А в тот день как раз пошла резкая оттепель, так что я и не удивился. Но на следующий день Антов всегда появлялся; а тут десять часов, одиннадцать, половина двенадцатого… Ни его самого, ни записки. В обеденный час я отправился к Парфен Семенычу домой, а прислуга мне заявляет, что он и ночевать не приходил! Признаться, тут я даже успокоился.
– Почему? Такое уже бывало?
– Один-два раза в год шеф загуливает. Загуливал… Мужчина он был еще очень живой и совсем не бедный, но строгих правил. И очень скрытный! Никаких там девок – только честные вдовы, притом не из простого звания. Город у нас купеческий – в честных вдовах недостатку нет-с! Все было весьма пристойно, без огласки; только я один и знал, что есть у Парфен Семеныча такая слабость. Раз в полгода он менял себе пассию и тогда пропускал присутственный день. Вот я и подумал: опять оскоромился, старый хрен… Но когда и назавтра Антов не появился, я обеспокоился и побежал в полицию.
– У вас были в последнее время какие-нибудь скандалезные дела? Ну, вы понимаете: подозрительное завещание, сомнительная купчая…
– Понимаю, но сразу отвечаю: нет! Вы не знаете Парфен Семеныча. Очень щепетильный, очень осторожный! У нас имеются в городе два таких нотариуса, о каких вы говорите. И они еще зададут вам, сыщикам, работы. Но мы не из них-с. Нет, по роду занятий своего работодателя я не предполагаю никаких угроз его жизни. Думаю-с, вам надобно искать вдову. Очередную вдову, которая на этот раз – увы! – не оказалась честной. Где-то же ведь он заночевал! И там его убили…
Лыков отпустил помощника, ставшего вдруг невзначай целым нотариусом, и поехал беседовать с кухаркой погибшего. Та оказалась бестолковой старухой, к тому же растерявшейся: вся ее размеренная понятная жизнь рухнула в одночасье. Однако на вопрос о похождениях Антова по вдовам решительно ответила, что за хозяином подобного никогда не числилось. Дворник, он же кухонный мужик, рассказал и того меньше; в доме покойного подсказок не обнаружилось.
Попытки собрать какие-либо сведения об Антове в других местах оказались столь же бесплодны. Выяснилось, что покойный вообще мало чем интересовался. Он даже в карты не играл! Родственников у Парфена Семеновича не оказалось, ни в клуб, ни в компанию сверстников он не хаживал. Только работа, дом и заботы по обязанностям причетчика – но и там он был замкнут и закрыт для единоверцев. Очень удобный объект для преступлений! Убили человека – и не у кого даже спросить о нем… Показание Подгаецкого, таким образом, проверить не удалось, но оно оставалось единственным дающим хоть какое-то направление для поисков.
В восемь часов пополудни состоялось совещание у Благово. Первым доложился Лыков. Следом Титус рассказал о результатах опроса немногочисленных обитателей Савеловской Гривы, как еще называли Шуваловский лес. Вроде бы какая-то пролетка появлялась со стороны Молитовки… Ни примет возницы, ни описания экипажа, ни даже точного времени. Татарин-старьевщик слышал храп лошади, когда «уж давно, как стемнело». Стало быть, в четыре часа Антов вышел из своей конторы на Рождественской и где-то употребил жаркое с грибами. А примерно в девять вечера его, уже мертвого, сбрасывали в овраг на другом берегу Оки, в шести верстах от кунавинских окраин.
Совещание было прервано внезапным появлением пристава Второй Кремлевской части ротмистра Фабрициуса. Он вбежал встревоженный, стукнул об пол саблей и выдохнул:
– Ивана Бурмистрова отравили! Насмерть.
– Мор напал на наш бедный город… – пробормотал Благово, хватаясь за фуражку. – Третий покойник за три дня. Поехали!
Иван Михайлович Бурмистров, член известной в городе промышленно-купеческой фамилии, проживал с молодой женой в собственном доме на Большой Печерской, возле Троицкой Верхнепосадской церкви. Когда полицейские прибыли в особняк, они застали там супругу Анастасию Павловну, только что ставшую вдовой, и гостя дома – некоего Василия Георгиевича Гаранжи, отставного поручика. В зале на столе красовались остатки торжественного ужина – с вином, дичью и фруктами. Хозяйка дома лежала в спальне в полуобморочном состоянии, растрепанная и вся какая-то зеленая. Она была еще молода, но толста и некрасива. В противоположность ей Гаранжи являлся писаным красавцем. Высокий, атлетично сложенный кудрявый брюнет с ухоженными офицерскими усиками и ярко-голубыми глазами, он был просто великолепен даже в состоянии шока. А он был именно в таком состоянии: тоже зеленый, со следами рвоты на сюртуке, с испуганным взглядом… Поручик шлялся по дому, всем мешал дурацкими вопросами и то и дело бегал в ретирадное.
В кабинете же, прямо на полу, лежал Иван Бурмистров. Руки и ноги сведены судорогой, на бороде черная пена, зрачки расширены, зубы стиснуты намертво. Над телом склонился полицейский врач Милотворский.
– Что скажете, Иван Александрович? – тронул его за рукав Благово.
– Симптомы отравления растительными алкалоидами. Борец или жабрей; возможно, болиголов. Более точный ответ даст только анализ, Павел Афанасьевич.
– По методу Стаса?[36]
– Вы и здесь специалист? Не голова у вас, а Правительствующий Сенат.
– Как быстро сможете дать заключение? Метод очень трудоемкий.
– Если пошлете курьера в Москву за реактивами – в Нижнем таких нет – то через три дня.
– Вдову уже осмотрели?
– Да, и господина Гаранжи за компанию. Такое же отравление, но в меньшей дозе. Им очень повезло – ели ту же пищу, что и покойный, но уцелели.
– Выясните это поподробнее: ту или все-таки немного другую? Нет ли здесь имитации?
– Вы полагаете? – вскинул брови доктор.
– Полагаю, Иван Александрович, еще как полагаю. Молодая жена, старый богатый муж и красавец «гость дома». Ничего не навевает?
– Понял вас, – пробормотал Милотворский и немедля отправился в гостиную.
Тут в кабинет ворвался Гаранжи, театрально ударился головой об косяк и всхлипнул:
– Это я его убил! Все мои перепела! А я еще смеялся… Проверьте дичь, господа, – она всему виною!
– Какие еще перепела, господин Гаранжи? – насторожился Благово. – Кого вы убили?
– Там, на столе, в тарелках. Мои перепела. Я их захватил с собой угостить Ивана Михайловича, он большой любитель вкусно покушать. Птицы кавказские, я привез их еще в начале зимы, когда приехал сюда после отставки искать места. На Кавказе иногда травятся перепелами – очень редко и не до смерти, но случается… Я еще рассказал об этом, мы посовещались и решили жарить их долее обычного. И вот! Первой почувствовала себя плохо Анастасия Павловна, а потом… а потом…
И Гаранжи снова стукнулся красивой головой об стену и взревел белугой.
