Джангильдинов задумчиво объезжал недавнее поле боя, и невеселые мысли теснились в его голове. Еще один такой неожиданный налет, и отряд станет небоеспособным… Что их ждет впереди?
К вечеру, когда багровое солнце, словно набухшее от пролитой крови, село на линию горизонта, хоронили погибших бойцов.
Их положили рядами на теплую ржавую землю, на дно братской могилы. Среди них выделялось большое тело Чокана Мусрепова. Его нашли среди трупов врагов. Израненный, весь в крови, Чокан дрался до последнего дыхания. И даже когда он упал, сраженный несколькими пулями, враги остервенело кромсали саблями тело героя.
Джангильдинов вышел вперед, но говорить не мог. По его смуглым, почти кирпичного цвета, обветренным щекам катились слезы:
— Прощайте, батыры… Прощай, брат Чокан…
Но усилием воли Алимбей переломил себя. В притихшей степи зазвучал его страстный голос. И бойцы, слушавшие его, как-то по-новому осмыслили все происшедшее в этой безводной пустыне, и каждый из них видел себя шагающим в тесных рядах красных воинов, над которыми, как сказал командир, сияло солнце мировой коммуны.
Трижды прогремел салют. Салют павшим. Салют идущим вперед.
2
Утром пленным дали поесть, потом с ними долго разговаривал Джангильдинов. Они почтительно сидели, поджав ноги и сложив руки, словно в мечети на молитве. Как и в прошлый раз, командир решил отпустить пленных, использовать их освобождение в агитационных целях.
Получив лошадей и бурдюк с водой, они помчались в степь, все еще не веря своему счастью.
— Пусть аллах продлит твои дни, батыр!
А восемь всадников повернули назад и спешились перед командиром. Седоусый туркмен, сухое лицо которого с ссохшимися темно-коричневыми щеками, изрезанными морщинами, говорило о том, что человек знаком и с голодом, и с тяжелым трудом, и лишениями, почтительно приложил руку к сердцу:
— Мы не поедем, батыр…
— Почему? Вам дали лошадей, дали воды… Что еще надо?
— Нам ничего не надо, батыр.
Вперед выступил молодой жилистый парень с едва пробивавшейся бородкой на широкоскулом лице. Старая, местами облезлая шапка надвинута на самые глаза. На плечах — поношенный и выгоревший красный халат, стянутый в талии ремнем.
— Мы не хотим покидать тебя, батыр, — сказал он. — Возьми нас к себе…
— Даже не солдатами, а так, слугами, — добавил седоусый. — Будем доставать воду из колодцев, разжигать костры, ухаживать за лошадьми и верблюдами… Мы не боимся тяжелого труда, мы хотим служить народу.
— Если не возьмете, все равно будем ехать за караваном, — сказал парень.
Джангильдинов посоветовался с комиссаром. Как быть? Колотубин сказал, что, когда проясняется у людей классовое сознание, им надо доверять. На том и порешили.
— Хорошо, возьмем, — произнес по-туркменски Джангильдинов. — Только нам слуги не нужны.
— Мы на все согласны, батыр, ради новой жизни в степи. — Седоусый почтительно приложил руку к сердцу и склонил голову.
— Из какого вы племени?
— Теке, батыр-ага.
— Люди племени теке хорошие наездники. Мы вам доверим лошадей и верблюдов. Будете арбакешами и погонщиками верблюдов.
На обветренных сухих лицах недавних врагов появилось выражение большой радости: их взяли в отряд!..
3
И снова шагали верблюды, двигались повозки и арбы, наматывая на свои колеса версту за верстой однообразного пути. Красновато-бурая ржавая земля, каменистая галька, редкие кустики верблюжьей колючки и сероватые метелки полыни. И зной. Тяжелый, густой. Он давил на плечи, сушил капли пота, и на лицах оставались лишь серые полосы, следы движения соленых капель.
Солнце стояло высоко, когда передовая группа, которой командовал Круглов, заметила вдали глинобитную мазанку пастушьего стана, немудреное строение возле степного колодца.
Красноармейцы стали торопить лошадей. Хотелось скорее добраться до колодца и первым достать из темной глубины кожаный бурдюк, наполненный холодной влагой.
Привязав лошадей к коновязи, бойцы обступили невысокий глинистый валик, заглядывая в темную глубину.
— Чудной колодец, водой даже не пахнет, — сказал черноволосый красноармеец с заячьей губой.
— Вода далеко лежит, — ответил ему Токтогул, разматывая веревку.
Матвеев молча нагнулся, поднял округлую гальку и шагнул к колодцу.
— Не бросай, дурень, воду взбаламутишь, — остановил его черноволосый красноармеец, облизывая пересохшие губы.
Токтогул, придерживая веревку, опустил кожаный бурдюк в темную глубину. Вдруг на его скуластом лице отразилось недоумение.
— Товарищ начальник, бурдюк совсем легкий…
— Вынимай сколько есть, — Круглов глотнул густую слюну, — лишь бы глотку смочить.
— Там совсем вода нету…
— Что?!
— Совсем вода нету…
Круглов не поверил. Не может быть такого. Он сам взял в руки веревку и стал водить ею. Бойцы, нагнув головы, всматривались и вслушивались. Нет, знакомого, привычного всплеска не доносилось.
У Круглова чуть дрогнули пальцы рук. Скоро на горизонте покажется караван. Люди почти вторые сутки без воды, если не считать маленькие порции, выданные вечером в степи после боя…
— Как же так, братцы?
Красноармейцы переглянулись. Не хотелось верить в такую новость. Матвеев протянул руку и бросил округлую гальку. Бойцы снова наклонили головы в колодец. Послышался приглушенный сухой шлепок.
— Да, воды там не имеется… Может быть, мокренький песочек…
Бойцы стали швырять один за другим в темноту увесистые камни. Из глубины доносились только сухие шлепки.
— Токтогул, скачи в отряд, — велел Круглов. — Передай лично командиру. И больше никому, слышишь! Не подымай зазря паники…
Токтогул отвязал своего коня, потрепал его по холке, поласкал, потом вставил ногу в стремя и мягко сел в седло.
Бойцы смотрели ему вслед. Токтогул не гнал коня, а ехал легкой рысью. Он берег силы животного. Кто знает, сколько придется ехать до следующего колодца.
Круглов вынул потрепанный кисет, набитый махоркой, смешанной со степными сухими травами, развязал и протянул товарищам:
— Закуривай! Дым продерет глотку, может, полегче станет.
