Уснуть не получалось — Сак не мог не думать о последствиях того, что собирался сделать. Он лежал на узкой кровати, смотрел в потолок, и в голове безостановочно кружились неспокойные мысли.
Если бы в самом начале путешествия его внезапно окружили люди с оружием, что бы он сделал — убежал или застыл на месте с поднятыми руками? Был бы у него шанс поднять руки или его сразу же пристрелили бы? Он видел себя, распластанного ночью на дороге, с приставленным к уху пистолетом или лежащим неподвижно, истекающим кровью от пулевых ранений на глазах у боязливо держащейся в сторонке толпы.
Он снова вспоминал разговор в кабинете Саммерса, начальника Службы безопасности.
В доме стояла тишина. Он тщетно пытался уснуть. Одна мысль не давала покоя.
В конце пути он уже не будет каким-то школьным лаборантом. Он станет важным человеком, нужным и значительным, посвященным в планы тех, кто его нанял. Он сможет ходить с высоко поднятой головой, потому что его мнение и знания — не ради денег. Им руководила не жадность, не корысть — его поступки подчинялись принципу.
Игорь Моленков не спал. Яшкин кое-как дремал, но его дыхание прерывалось стонами. Все тело ныло и болело — каждый мускул, каждый сустав, — и стоило пошевелиться, как становилось еще хуже. Он сидел на бетонном полу, и два шерстяных одеяла не очень-то спасали от холода. Хорошо хоть, что механики закончили работу и стало тихо.
В пути он потерял счет времени. Унылая пустошь с мокрыми лесами, залитыми полями и разбухшими реками осталась позади. Они доехали до промышленной зоны на окраине Брянска. Шел дождь. Двигатель сдох — без всякого предупреждения. Просто перестал работать. С тех пор как умерла его любимая жена, прошло двадцать четыре года — точнее, двадцать четыре года, один месяц, две недели и четыре дня. Она умерла внезапно, без предупреждения. Лежала на больничной койке, слушала его болтовню, потом повернулась к окну, по которому хлестал дождь, и просто умерла. Машину пришлось толкать почти километр — он сзади, Яшкин со своей стороны, держа руль. Сзади вытянулась колонна машин, все сигналили, но никто не помог. На середине Комсомольской улицы, уже на въезде в город, Яшкин повернул к небольшой автомастерской.
Моленков упал на багажник и попытался отдышаться.
Договаривался Яшкин. Мастерская, конечно, уже закрывалась. Пришлось заплатить сверху.
Механик сказал, что машина будет готова к утру. После диагностики выяснилось, что причина в электрике, и им посоветовали найти ночлег.
Яшкин ответил, что они переночуют здесь, на полу, рядом с машиной. Механик предложил освободить багажник, прежде чем загонять машину на подъемник. Яшкин отказался и загадочно, с намеком, подмигнул, словно был матерым вором и перевозил краденое или контрабанду. Пришлось дать еще денег. В карман механика, этого треклятого вымогателя, перекочевало больше половины того, что у них было.
Они не могли пойти в кафе вдвоем. Моленков отправился в ночь и принес булочки, сыр и два яблока. Они поели и улеглись на грязном, промасленном полу.
Час назад Моленков услышал, как завелся двигатель — старушка, надо признать, бегала, как молоденькая. Он попробовал разбудить Яшкина, сказать, что мотор в порядке, но тот выругался и повернулся на другой бок.
Моленков переменил позу и поморщился от боли. Бетонный пол — не самое лучшее для отдыха место. Под потолком горела пыльная лампочка. Сначала Моленков засомневался, но потом понял, что прав. По замасленному полу возле ямы рыскала крыса.
Он пригляделся и увидел, что зад машины как будто осел.
Хлынувшие в голову мысли — что они везут и зачем, сколько
Потом ухмыльнулся и ткнул товарища кулаком в плечо.
Боль в теле проходила, и Моленков улыбнулся.
— Никогда бы не поверил, но в этом дерьме, на полу, я спал, как младенец. Впервые так выспался. Что случилось? Ты спал?
Моленков не ответил.
Яшкин обнял его за плечи.
— Знаешь, я могу спать, где угодно. Отлично отдохнул. Не печалься, старина, все могло быть хуже.
Моленков встал, подошел к яме, подтянулся, открыл багажник и достал свою сумку. Вынул бритву, кусок мыла, помазок и пошел в заднюю комнату, где был вонючий туалет и грязная раковина.
— Мы с тобой — отличная команда! — крикнул вслед Яшкин. — Так что смотри веселей!
Кэррик вышел из ванной комнаты.
Включил на полную душ и стоял под горячей струей столько, сколько смог вытерпеть, пока кожа не стала красной. Казалось, тело вдохнуло тепла. Он насухо вытерся полотенцем. Промокший костюм, рубашка и туфли валялись на ковре.
Прозвенел будильник. Он пришел в отель пятнадцать минут назад, показал карточку ночному портье — иначе бы не пустили. В номере он посмотрел в зеркало, увидел себя, промокшего и взъерошенного, и разделся. Неизвестно зачем — разве что для компании — включил телевизор.
Кэррик выключил будильник. Голый, он стоял посредине комнаты, скалился и скреб ладони ногтями, словно пытался избавиться от того, что сделал. Ночные обиды уже позабылись… По телевизору шла реклама. Он вытащил из шкафа пакет для грязного белья и положил в него одежду и туфли. Написал на пакете свое имя и номер комнаты, как будто это могло пригодиться в будущем. Оделся. У него был только один комплект одежды. По телевизору передавали прогноз погоды. Он застегнул рубашку, завязал галстук, пригладил волосы, вытер вторую пару обуви носовым платком, взял бумажник и сотовый телефон. Он был готов, и до начала его смены оставалось три минуты.
Пакет с грязным бельем он оставил за дверью. Прошел по коридору, постучался. Если бы его не выследили, если бы тот чертов старик не примчался на Фуггерштрассе, то он не стоял бы сейчас перед дверью, и все было бы кончено. Прошел бы паспортный контроль, сел в самолет, потом автобусом в Лондон и прогулка до Пимлико: прости, Джордж, и все такое, но это не для меня. Есть еще что-нибудь?
Дверь открылась, и он увидел Виктора.
Кэррику показалось, что русский изучает его: глаза пробежали по прическе, лицу, узлу галстука, чистой рубашке, отутюженному костюму, который долго висел в шкафу и уже избавился от морщинок, и туфлям.
Его вдруг как будто огрели дубинкой по голове. Зачем охраннику, заступающему на смену в четыре утра, принимать душ и бриться, как будто намечается вечеринка, надевать чистую рубашку, костюм и менять обувь? Ему все равно сидеть в кресле четыре часа. Он не мог ответить на этот вопрос, и не знал, что думает по этому поводу Виктор. Как не знал и того, мог ли русский час или два назад подойти к его двери, постучать и не дождаться ответа. Сам Виктор был в ношеной обуви с развязанными шнурками, мятых брюках и расстегнутой рубашке без галстука. Волосы взъерошены. Когда Виктор повернулся, чтобы взять пиджак, Кэррик увидел у него за поясом пистолет.
— Есть что-нибудь, что я должен знать? — спросил он.
Ему показалось, что Виктор улыбнулся, но тот лишь покачал головой.
— Что у нас на утро?
Теперь Виктор точно улыбнулся. И ушел.
