— Глаза протри, — проворчал Моленков. — Медвежий угол.
— А мне нравится. Главное — перекусить, выпить да завалиться часика на три-четыре.
— Надеешься, здесь можно прилично поесть? Без тараканов на кухне и с чистыми стаканами? Да ты оптимист. Что нам известно о Пинске?
— Знаешь определение оптимизма? «Что ни есть, все к лучшему». Мне это сказал академик Поляков, физик-теоретик. А само выражение принадлежит немецкому философу Лейбницу.
— Чушь собачья. Так что ты знаешь о Пинске?
Яшкин мог бы пересказать то немного, что узнал их путеводителя. Что Пинск стоит у слияния двух рек, Пины и Припяти, что в одиннадцатом веке это был крупный славянский город, подвергшийся разграблению казаками, которые закапывали пленных живыми в землю. Канал, соединяющий город с Вислой и Балтийским морем пребывает в запущенном состоянии, но зато в городе есть церковь святой Варвары и францисканский монастырь. Жаль только, что в путеводителе ничего не говорилось о том, где можно поесть и поспать.
— Ничего я не знаю, кроме того, что надо загрузить брюхо, вздремнуть да ехать дальше.
— Да, — тяжело вздохнул Моленков. — А потом передать нашу посылку.
Парковочную стоянку отыскали на окраине старого города. Полутемная, скупо освещенная площадка. Узкие улочки вели к центру городка. Машин было мало — да и те как будто спешили убраться куда подальше, — а пешеходов еще меньше, и они тоже не горели желанием задерживаться. Яшкин искал взглядом неоновые вывески, которые обещали бы стол, кровать и надежный гараж, но видел только темные углы. График позволял немногое: перекусить, поспать и — снова в путь. До места встречи — по расчетам Яшкина — оставалось всего лишь сто тридцать пять километров. Он вышел из машины, подошел к багажнику, открыл замок.
Несколько секунд Яшкин смотрел на укрытый брезентом груз, потом отбросил пакеты, засунул руку под накидку и положил ладонь на контейнер. Подождал. И улыбнулся. Чего он ждал? Что почувствует тепло? Конечно, нет. Может, надеялся получить какое-то свидетельство, что
— Сюда! — Моленков помахал ему рукой. — Налево. Похоже, тут что-то есть.
Интересно, можно ли здесь есть рыбу, или Пинск все же находится слишком близко к чернобыльской зоне? Рыбу он съел бы с удовольствием — карпа или леща, а еще лучше щуку… с приправой… с картошечкой… Мечта! Да что щука — он слопал бы все, что угодно, и запил бы пивком. Здесь ведь должен быть пивзавод. Ни о чем другом, кроме еды и пива, не хотелось даже думать. Ноги и поясница ныли — позади столько дней пути. Голод заставил позабыть о бдительности, и Яшкин даже не огляделся. Да и чего тут опасаться? Пустая, если не считать Моленкова, улица, вдалеке мигающий красным и зеленым светофор. Он даже не спросил себя, почему пустынна улица, и в какую часть Пинска их занесло.
Память с опозданием выдала информацию из путеводителя, который он прочел еще в читальном зале саровской библиотеки. Во-первых, в Белоруссии варят пиво. И даже не одно какое-то, а целых три. Названия двух отложились — «Крыница» и «Лидское». Он попытался вспомнить третье…
— Возраст, дружище. Проклятый склероз. Не могу даже вспомнить, какое пиво здесь варят. Два названия помню, а третье — никак. Вылетело из головы.
Моленков должен бы усмехнуться или отпустить какую-нибудь беззлобную шутку насчет дырявой памяти, но, подняв голову, Яшкин увидел, что его спутник стоит, согнувшись, с открытым в немом крике ртом.
Удар обрушился сзади, и перед глазами поплыли круги. Он захлебнулся на вдохе и не смог даже вскрикнуть. Второй удар пришелся по ногам, и Яшкин свалился на темный тротуар. Двое прошли мимо. Тени в сумерках. Ни сил, ни воли сопротивляться уже не было. Впрочем, подняться и прийти другу на помощь он не смог бы даже при всем желании.
Моленков остался один.
К глазам подступили слезы, но Яшкин сдержал их, зажмурившись. Острая боль растекалась по руке, шее, спине. Может быть, Моленков еще помнил, чему учился на курсах самообороны в далекой молодости. Может быть, прежде чем стать замполитом, он занимался в спортзале, где его натаскивали делать броски, ломать людям руки и ноги. В любом случае Яшкину пришлось довольствоваться ролью пассивного наблюдателя.
Они засмеялись. Эти ублюдки смеялись!
Подойдя к Моленкову, они на мгновение остановились, и их смех, омерзительное хихиканье, разнесся по улице. Моленков стоял в странной позе, пригнувшись и подняв, как это делают в кино, руки. Должного впечатления эта «боевая» стойка не произвела. Два-три удара прошили неуклюжую защиту, дубинка взлетела и опустилась. Моленков мешком свалился на землю, и в ход пошли тяжелые ботинки. И все же он не сдался. Они набросились на него, как гиены, а Моленков отбивался ногами. Должно быть, ему удалось укусить кого-то из нападавших, потому что тот вскрикнул и коротко выругался. Новый град ударов. Яшкин подумал, что ему, наверно, не хватило бы смелости схватиться с двумя молодчиками.
И все же силы быстро иссякли. Моленкова прижали к тротуару. Жадные руки обшарили карманы и забрали бумажник. Потом один из парней вернулся к Яшкину.
Он знал, что не будет сопротивляться, не станет брать пример с друга. Сжался, подтянул ноги к животу, закрыл руками лицо. Его тоже обыскали, залезли под куртку, вытащили бумажник, давным-давно, тридцать один год назад, подаренный женой на Первое мая. Парень выпрямился. От него несло пивом и табаком. Приоткрыв глаз, Яшкин увидел черную кожаную куртку, татуировку на шее, бритую голову, на которой танцевали капли дождя.
И он вдруг понял то, что из упрямства отказывался понимать. Понял, что они больше не офицеры, а два старика, которым даже не пришло в голову проявить элементарную осторожность в чужом, незнакомом городе, этом дерьмовом Пинске. Из кошельков взяли деньги и кредитки — впрочем, здесь от них толку все равно не было, — вытряхнули мелочь. Сволочи, они даже не спешили, словно знали, что их никто не тронет. Пересчитали деньги, бросили пустые бумажники на тротуар и спокойно, не оглядываясь, удалились.
Яшкин сделал, что мог. Подполз к Моленкову, заглянул в глаза, прислушался к стонам и хрипам, вырывавшимся из разбитых в кровь губ.
— Что ты там говорил про оптимизм? — пробормотал Моленков.
— Что ни есть, все к лучшему…
Бывший замполит поднялся, пошатываясь, на ноги. Яшкин помог другу.
— Кое-какая мелочь у меня осталась, так что на туалет хватит, а вот в кошельке пусто.
— Что еще пусто, если не совсем, то почти?
— Не знаю.
Они стояли, поддерживая друг друга, отдуваясь, борясь с болью. Но хуже боли было чувство унижения.
Моленков попытался улыбнуться, но только скрипнул зубами.
— В наше время быть оптимистом трудно, но без денег не обойтись. Надо заправить бак. Поголодать можно, но без бензина не обойтись. — Он покачнулся и начал оседать. Яшкин поддержал друга, потом обнял за пояс и повел по улице. Возле какой-то старой церквушки они нашли скамейку. Отсюда была видна парковочная стоянка. Через минуту Моленков уже задремал, тихонько посапывая. Яшкин знал, что и сам долго не продержится.
И тут память прояснилась. Он вспомнил и возрадовался. Он вспомнил, как называется пиво. «Аливария»! Впрочем, будить друга Яшкин не стал.
Он услышал свист, потом его позвали по имени.
Кэррик не знал, сколько просидел в темноте под деревом, но, поднимаясь, потерял равновесие,
