Моцарт говорил размеренно и ровно, абсолютно спокойно, не глядя на капитана.
— Волнуешься? — спросил тот.
— Все, наверное, волнуются, — ответил уклончиво Моцарт.
— Минаев! — позвал капитан. — За телевизором кто будет следить? Папа римский?
— Я слежу, товарищ капитан.
— Сообщения были?
— Разные. Уехали из Кремля, приехали в Кремль. Конкретное местоположение пока не называлось.
— Заканчивай лясы точить, — не оборачиваясь, скомандовал капитан. — Смотри внимательно на экран. Задача ясна?
— Так точно!
— Выполняй.
— Есть!
Капитан замолчал, вглядываясь в оцепление, в толпу, кажущуюся в сумерках огромным волнующимся озером. В дома, по стенам которых прыгали блики «маячков» пожарных и милицейских машин, автомобилей «Скорой помощи». Окна в домах черные, пустые. Как в войну. Только на войне нет зевак. Там не стоят на месте. Там бегут. Пригнувшись, озираясь, прижимая к себе кто ребенка, кто автомат, кто добытую еду. Небо в кровавых полосах заката. Низкое, темно-синее. Прохладно-красивое. В невесомой электрической вуали. Черное пятно опустевшего парка ВВЦ. Правее — глянцевая поверхность пруда и парк Дзержинского. Все переименовали, его, бедолагу, почему-то оставили. Руки, что ли, у властей не дошли? Вой ветра в огромной бетонной трубе. Щемяще-тоскливый, как древний плач по погибшему. Пой, ветер, пой. Поминай еще не умерших.
Капитан резко повернулся на каблуках, зашагал к лифту, бросив на ходу:
— Минаев, проворонишь новости — голову откручу.
— Понял, товарищ капитан, — отозвался тот.
На смотровой площадке уже собрались трое оставшихся семеруковских «посланцев» — Губа, Лесик и Гулкий. Разговаривали между собой. Чуть в стороне стоял сержант. Привалившись плечом к стене, он наблюдал за «чужаками».
— Слышь, начальник, — обратился к нему Губа. — А Герыч где? Чего-то его не видать.
— И не увидишь. Нет больше твоего Герыча, — спокойно ответил тот. — Был да весь вышел.
— Как это? — повернулся к нему Гулкий.
— А вот так.
— Ты, я тя серьезно спрашиваю, — напрягся Губа.
— А я тебе серьезно и отвечаю, — отлепился от стены сержант. — Нету. Кончился.
— Помер, что ли?
— Ага. Пулей подавился.
Лицо у Губы сперва вытянулось, затем стало злым, но спустя секунду выражение злобы сменилось напряженной ухмылкой.
— Ну и х...й с ним.
— Да гонит он, — предположил Гулкий. — Гонишь, начальник?
— Хочешь убедиться? Иди посмотри. На лестнице ваш Герыч валяется, — сержант, словно невзначай, положил палец на курок.
Насмешливо-спокойный, он казался на голову выше бандитов. И стократ сильнее.
Из лифта показался капитан, подошел, взглянул на «чужаков», сказал спокойно, сухо, чуть отстраненно:
— Значит, так. Денег нет. И не будет. Когда окончательно стемнеет, вы сможете уйти. Все.
— Кончай лепить, — подал голос Гулкий- Он злился все больше. — Бабки тебе принесли. Я видел.
— Как принесли, так и унесли. Скажете своему начальнику, что денег нет.
— Ты че, пес? — Губа отступил к стене. — Пацаны, эта крыса решил себе бабки притырить. Нас шеф в ж...у вы...т, а эти падлы будут за наш счет по кабакам с телками оттягиваться.
Капитан поднял на него взгляд:
— Я сказал, денег мы не получили.
— Да вас, падлы, найдут, ясно? Вы не жильцы теперь. А тебе, начальник, я лично кишки выпущу.
— Угу. Если жив еще будешь к тому времени, — буркнул Гусь.
— Э, браток, ты и правда пасть поосторожнее открывай, — поддержал его Март. — А то ведь и схлопотать недолго.
— Знаете, че с вами со всеми будет, козлы? — продолжал скалиться Губа. — Вы трупяки уже. — Он покосился на «своих». — Дотямкали, пацаны? Сперва эти суки Герыча завалили, теперь за нас принялись. Они спецом разбор затеяли, чтобы «мочилово» начать, — Губа прижался спиной к стене, вскинул оружие, целясь в капитана. Сержант тоже поднял автомат. И Гусь развернулся, и Март. — Смотри, Бугор, — продолжал Губа, — мы, может, и «фуфели», что на такую дешевую подляну влетели, но тебя я успею прихватить. Понял?
— Ваш Герыч расстрелян за убийство и изнасилование, — коротко и жестко пояснил капитан.
— Хорош гнать. Он хочет сказать, что замочил Герку из-за какой-то мокрощелки, — прояснил Губа приятелям.
— Не из-за мокрощелки, а за изнасилование, — подвел черту капитан. — Когда стемнеет, мы вас отправим.
— Нет уж, Бугор, — в тон ему ответил Гулкий. — Сперва ты отдашь нам наши деньги. Без них мы не уйдем.
Капитан пожал плечами:
— Хотите остаться — оставайтесь. Дело ваше. Разговор окончен.
— Слушай, — зашипел Губа, — я тут с тобой базары разводить не собираюсь. И под пули ментовские лезть мы не договаривались. Последний раз говорю, отдай наши бабки — и мы отвалим по-тихому. Я даже за тебя «мазу» перед бугром за Герку подержу.
Капитан не обратил на него внимания. Подошел к окну, посмотрел вниз, на Королева, но и отсюда БТРов не увидел. Поднял передатчик:
— Восьмой, видишь что-нибудь?
— Чисто, — отозвался Кокс.
— Посмотри хорошенько.
— Нет. Ничего.
— Маяк, что у тебя?
— Чисто.
— Черт!
Капитан предпочел бы знать, что бронемашины здесь, убедиться в достоверности своих опасений относительно штурма, чем мучиться неизвестностью.
— Начальник! — громко, с неприкрытой злостью гаркнул за его спиной Губа. — Последний раз по- хорошему прошу: отдай бабки! — Тот даже не повернул головы. — Ну, ладно, падло. Я тебя предупреждал. Сам напросился.
Понимал он, что у них нет ни единого шанса уцелеть в перестрелке? Наверняка. На что надеялся? Злость перевесила здравый смысл. Губа потянул спусковой крючок. Капитан резко повернулся, чуть отклоняясь в сторону и выбрасывая вперед правую руку с зажатым в пальцах пистолетом. Два выстрела, громкий и практически неслышный, прозвучали с промежутком в десятые доли секунды.
— Лежать! — заорал Гусь, бросаясь вперёд.
Пуля обожгла лицо капитана и ударила в окно. Толстое стекло покрылось сеткой трещинок. В рваной дыре величиной с десятирублевую монету засвистел ветер. Звук был похож на скрип детской свистульки. Монотонно-нервирующий, однообразный, тонкий. Запрыгали по полу стреляные гильзы. Голова Губы резко откинулась назад. Чуть выше переносицы вдруг появилась темная нашлепка. Бандит упал сперва на
