Цветы в Пустоте

кровать и потянул его за руку на себя.

　　 Сам он ничего такого не слышал — цветок, похоже, пел где-то на телепатическом уровне. Но, видимо, пел он о чём-то таком очень хорошем, потому что Сильвенио тихо прижимался к нему, сидя на его коленях и обнимая его за шею.

　　 — Это от счастья. Я думаю, в этом случае можно, — Аргза почувствовал его мокрую от слёз улыбку на своей шее, и почему-то от этого ощущения по коже побежали мурашки. — Он… он поёт о доме… О том, что нас всех где-то ждут… о том, что всегда есть тот, кто любит нас… о том, что каждый ребёнок рано или поздно вернётся назад… Хотите, я покажу вам? Дам вам услышать?

　　 Аргза с усмешкой кивнул, и холодные тонкие пальчики тут же приникли к его вискам.

　　 И он услышал.

　　 Цветок действительно пел, хотя Аргза не сказал бы, что это был настоящий человеческий голос. Скорее, это было больше похоже на мелодию, но мелодию не бессловесную. Аргза в самом деле различал слова, причём слова своего родного языка.

　　 'О том, что каждый ребёнок рано или поздно вернётся назад.' Аргза закрыл глаза, вслушиваясь. Он вспомнил свою собственную мать: она не особенно о нём заботилась, да это и не было в традиции у варваров; она выгнала его из дома, как только он стал достаточно взрослым, чтобы самостоятельно добывать себе еду; он даже не слишком-то помнил её лицо. Нет, цветок пел не о ней, совсем нет. Он пел, скорее, о некой всеобщей Матери. Той, которая будет ждать своих детей всегда, которая примет их в свои объятия, когда они, дети, уже старые и испорченные её дети, придут к ней после своего долгого-долгого пути, усталые, измождённые…

　　 'Отдохни,' — пели звёзды голосом оранжевого цветка, звёзды над Архаглом из его детства.

　　 Я не устал, возражал он и сам себе не верил.

　　 'Ты прощён,' — пел далёкий огонёк, мерцающий в бесконечной темноте, и оранжевый цветок качал лепестками в такт.

　　 Я не нуждаюсь в прощении, говорил он и старался не замечать неуместное чувство, коварным теплом пробирающееся под рёбра.

　　 'Тебя ждут дома, несмотря ни на что,' — пело небо, синее, как на Старой Земле, невообразимо синее.

　　 У меня его нет, вздыхал он отстранённо и понимал, что это не так.

　　 'Тебя любят, каким бы ты ни был,' — пели ему чьи-то удивительно знакомые лучистые глаза цвета того самого неба.

　　 — Спасибо, — произнёс он вслух и не нашёлся, что ещё он может сказать.

　　 — Сир…

　　 Он моргнул, с трудом возвращаясь в реальность. Реальность, к слову, смотрела на него этими самыми небесными глазами — донельзя удивлёнными. Щекам почему-то было теперь так же мокро, как и шее. Неужели маленький плакса ещё и слёзы об него вытер?

　　 — Вы плачете, сир…

　　 Изумление в его голосе было настолько неподдельным, что Аргза недоверчиво моргнул. И правда: влага каким-то образом скопилась и в его собственных глазах. Он бы не назвал это словом 'плакать', скорее, глаза его действовали абсолютно независимо от мозга. Но Сильвенио смотрел на него так, как будто он был каким-нибудь диковинным зверем из сказок — грёбаным единорогом, ага — и Аргза не стал ничего говорить. Такой взгляд, пожалуй, даже стоил того, чтобы позволить своим слёзным железам немного протечь. Песня всё ещё звенела в его голове — и где-то под кожей, в глубине груди.

　　 — Я… вы… честно говоря, я не знал, что вы на это способны, — Лиам светло ему улыбнулся и поцеловал в щёку.

　　 — О? Так мы разобрались с вопросом про бездушного монстра?

　　 Сильвенио потёрся об него носом, как кот, и это было необыкновенно приятно.

　　 — Да, сир. Я думаю, разобрались.

　　 [Запись в бортовом журнале номер L3IUX37500_111::]

　　 'Я посмотрел его разум потом, с его разрешения. И… увидел. Что-то такое страшное, как будто далёкий отзвук надвигающейся беды, шевельнулось тогда во мне, и только теперь, когда я знаю, как это может выглядеть со стороны, я задался вопросом: что, если однажды бездушным монстром стану уже я? А ведь я вполне могу им стать…'

　　 [Запись удалена.]

ГЛАВА 11. Астра

'Седые астры пахнут осенью, промокшим пологом льняным.

Седые астры пахнут озимью, прогорклым инеем лесным.

Поблекший холод увяданья, как забеленное стекло,

Напоминает расставанье с тем, что смеялось и цвело…'

　　 — Сир… Это одеяло нужнее мистеру Ламберту… у него нарушен обмен веществ, и ему сейчас гораздо хуже, чем всем остальным.

　　 — Кто это?

　　 — Ваш главный механик, сир. Вы назначили его после… вы сами знаете, после чего.

　　 — А. Ну да. Точно.

　　 Молчание.

　　 — Так что насчёт одеяла? Мистер Ламберт болен. Ему сейчас нужно быть в тепле больше, чем всем нам.

　　 — Безусловно.

　　 Молчание. Облачка пара, оседающие на стекле.

　　 — Одеяло…

　　 — Твоя дурацкая холодная кровь не даёт тебе согреться, как следует. У тебя иней на ресницах. Тебе не помешает второе одеяло.

　　 — Но мистер Ламберт…

　　 Снова недолгое молчание.

　　 — Лиам, я скорее сдеру одеяла со всех рабочих и отдам их тебе, чем отниму второе у тебя в пользу какого-то механика. Ты мне нужнее. Давай я лучше отдам тебе ещё чьё-нибудь, мне не нравятся твои фиолетовые губы. Синий тебе, конечно, идёт, но признак это нехороший.

　　 — Нет! Не надо ничего ни у кого отнимать больше, пожалуйста! Я в порядке, милорд, честное слово. Двух мне вполне хватает на данный момент.

　　 Тогда Аргза хмыкнул и, подойдя к нему со спины, согнулся, обнял его сзади, обхватывая заодно и своим одеялом тоже таким образом, будто бы укрывая тёплыми шерстяными