уверял, что препарат безвреден?
– Ну… это так неожиданно. Впрочем, я разве имею право отказаться?
– Совершенно верно, – вовремя вернулся в роль Максим. – В понедельник, в девять? – Он еле сдержался, чтобы не закатать рубашку прямо сейчас. Это ввергло бы аспиранта в шок и привело бы к лишним подозрениям. Пересидеть два дня, не наглеть. – И не беспокойтесь. Если подтвердится, что
– А?.. Нет, нет, – рассеянно откликнулся Зинуля. – Раз уж я сюда добрался, покопаюсь еще. Работы море. Я позвоню, вас выпустят внизу без меня.
Он проводил Макса до лифта, протянул вялую, влажную ладонь. В близоруких припухших глазах аспиранта застыло потерянное выражение, шея сиротливо торчала из воротника вязаного свитера. На долю секунды Макс почувствовал не то что укол совести, а какое-то нехорошее томление, но заставил себя улыбнуться. Створки лифта закрылись.
После он проклинал себя, что не заставил парня уйти вместе, не проводил до дома. Впрочем, предугадать или как-то изменить дальнейшие события Молин все равно бы не сумел.
Психотерапевт, широкий, медлительный, облитый хорошим одеколоном, с большой неохотой сделал для Молина исключение. Он не принимал на дому, тем более в выходные, и даже удвоенная плата не поколебала бы его субботний отдых. Макс не стал изобретать велосипед, выдал почти чистую правду.
Содержимое этого листочка ему надлежит запомнить, а затем хорошенько забыть. Ключиком к памяти станет забавная песенка. Нет, не любая, сейчас он напоет. Там, куда его пошлют, потенциальный враг не должен получить ни малейшего шанса на доступ к этой формуле. Макс показал одно из своих удостоверений, то, которое показывать кому попало не следовало.
Они стояли друг напротив друга в полутемной, обитой деревом прихожей. Макс заранее успел выяснить, что этот заторможенный седой дядька с рыхлым, отекшим лицом, ни капельки не похожий на Кашпировского, был одним из лучших в своем деле.
– Раздевайтесь, – тихо произнес хозяин. – Собаку не бойтесь, просто постарайтесь не делать резких движений. Дайте себя обнюхать.
Из глубины роскошной «сталинки», цокая когтями по паркету, выплыл немецкий дог, дотронулся вислыми губами до груди гостя. Так же неторопливо обошел Молина и улегся поперек входной двери. Хозяин пропустил Макса в уставленный псевдоантиквариатом зал, указал на бархатное кресло и устроился в таком же напротив. Где-то играла музыка, тикали в углу старинные напольные часы. Если кто-то и был дома, кроме хозяина, то никак себя не проявлял.
Оба ждали. Потом Молин потерял надежду на чашку чая и расправил на колене тетрадный лист, украшенный каракулями Зинули.
– Ваше ведомство испытывает сложности со специалистами? – холодно спросил психиатр. Манерами он напомнил капитану банкира Севажа: тот же стальной взгляд, это вам не чахлый истеричный аспирант, на пушку не возьмешь. – Указанный способ хранения информации попросту глуп. Извините, но истина горька. В век интернета нет смысла прибегать к кинематографическим трюкам.
– Вы правы, – кивнул Молин. – Извиняться не за что. Однако, если вы не проявите доброй воли, погибнет много невиновных людей. У меня нет времени искать другого специалиста.
– Невиновных людей нет. Это первое, – отозвался гипнотизер. – Каждый из нас виноват в том, что происходит. Во-вторых, сколько погибнет людей, если я проявлю «добрую волю»?..
– Надеюсь, что меньше, – вздохнул Молин.
– Вот-вот. А я уже мало на что надеюсь. – Гипнотизер чуть смягчился. – Дайте ваш паспорт, а не эти корочки. Я обязан знать, с кем имел честь, если ко мне потом придут.
– Удостоверение личности. – Макс протянул документ.
– Примите. – Врач налил полстакана воды, вытряс на ладонь таблетку. – Не пугайтесь, это веронал. Запоминайте ваши иероглифы.
– А вы не будете читать?
– Боже упаси. Кто меня потом закодирует, молодой человек? Прочли? Можете сжечь, вот пепельница.
– Но я не запомнил, там сложная…
– Мы помним все, что когда-либо прочли, но не умеем самостоятельно пользоваться этой памятью. В этом превосходство компьютера и причина, по которой он становится реальным конкурентом гомо сапиенсу. Сократ, ко мне!
Явился неулыбчивый дог.
– Оригинальное имя! – проявил вежливость Макс. – Он Сократ Четвертый. Четвертое поколение Сократов.
– И как, все были мыслителями? – Макс скатал листок с формулой в шарик, опустил в центр мраморной граненой чаши.
– Не только. Четвертый откусит вам голову, если вы попытаетесь меня убить по окончании сеанса.
– Святые яйца! После таких обещаний я не смогу расслабиться…
– Как раз наоборот. Вы были чересчур перевозбуждены, теперь вам предстоит вернуться в нормальное состояние. Устойчивой гипотаксии мы не добьемся, но я заварю зеленого чая и убавлю свет. Угадайте, какое самое глубокое заблуждение человека? Незыблемая вера в собственную самоценность.
– И это говорите вы, психиатр?
– А кто вам еще скажет? Взгляните на себя изнутри. Поставлена некая задача, осуществить ее мешает ряд трудностей. Чем больше вы с ними боретесь, тем сильнее встречное противодействие, и так бесконечно. А теперь постарайтесь представить, что смотрите кино, с собою в главной роли.
– Плохо получается.
– Естественно. Вы слишком вжились в образ, а это лишь игра. Все наши действия, переживания, те или иные эмоциональные поступки – лишь отражения различных ипостасей, которые мы примеряем. Сядьте поудобнее, расслабьте спину и вглядитесь в экран. Пейте чай, не стесняйтесь… Прикройте глаза… Итак, на экране мужчина, похожий на вас, он постоянно играет множество ролей. Роль озабоченного, ответственного, виноватого, угрожающего, делового. Он чрезвычайно переполнен собственной значимостью, ему представляется, что без его участия картина потерпит крах. Но вам-то, со стороны, заметно, что это отнюдь не так. Вы же видите, что человек играет совсем не присущие ему роли. Он гораздо лучше смотрелся бы в обнимку с любимой женщиной, на пляже, за праздничным столом, в сосновом летнем лесу… Ах, да, мы забыли про баньку с пивом, и там он сыграл бы не в пример значительнее…
– А вы гедонист!
– Если понимать под термином наслаждение от профессии, от семьи, то – да. Я сорок лет исполняю преимущественно любимые роли и радуюсь своему появлению на экране. И у вас есть шанс, если критически оцените то, что творите сегодня, избавиться от беспокойства и преждевременной смерти. Напойте мне вашу песенку!
– «Как прелестно, должно быть, Сливаться в аккорде…»
– Милые стихи. Не открывайте глаз. Теперь
Молин потер глаза. Комнату заполнял яркий свет. Психиатр кормил дога сухариками.
– Что дальше? Я уснул?
– Все, что вы просили. Бумага по-прежнему в пепельнице, я не притрагивался. Можете сжечь. Напойте песенку.
– Я… Я не помню! – Макс нахмурился. – Черт возьми, действительно не помню. Неужели получилось? Такое ощущение, словно часов шесть проспал! Спасибо!
В прихожей он замешкался. Хозяин квартиры и собака стояли рядом, глядя с одинаковым бесстрастным выражением.
– Скажите… насчет роли, рядом с любимой женщиной. Но ведь невозможно играть одну эту роль? Как избежать прочих мерзостей? Я тоже люблю свою работу, но последнее время все так запуталось…
– А я разве предлагал вам легкий путь? Купюры, что вы любезно оставили на трюмо, весьма кстати. Я также участвовал в некоторых не особо приятных сценариях, путешествовал с лекциями по полупустым
