Ровно в полночь телефон в лаборатории зазвонил.
— Я тебе еще не надоела? — сказала Тони небрежным тоном.
— Нет, что ты. И вообще, я должен перед тобой извиниться. Даже сейчас, в разгар поминок — а это именно то, что у нас тут происходит, с выпивкой и прочими атрибутами, — мне не хватает не только Макса, но и тебя.
— Спасибо. Я знаю, тебе нелегко это говорить. Если для тебя это что-нибудь значит, я хотела бы, чтоб ты знал: я чуть не выпрыгнула из самолета, когда он стал выруливать на взлетную полосу.
— Между прочим, Лиз ты очень понравилась.
— О… — Тони не скрывала своего удовлетворения. — Передавай ей от меня привет.
Тяжелее всего было вечером. Почему-то в эти часы Адам как никогда остро ощущал невосполнимость утраты. В особенности после того, как по прошествии положенного траура задерживаться на работе во внеурочные часы стали лишь самые одержимые.
Без могучего ума и дружбы Макса Рудольфа, согревавших его холодными зимними вечерами, бостонские морозы сделались невыносимыми. Единственным спасением оставалась работа, и Адам с головой ушел в последний и самый важный проект своего учителя.
Теперь Адам тоже загорелся этой мечтой — и твердо решил завершить исследования, чтобы в конце концов получить возможность взойти на кафедру Нобелевского комитета и объявить: «Эта награда целиком принадлежит Максу Рудольфу».
Но, несмотря на то что он был постоянно загружен работой и очень уставал, боль утраты никак его не отпускала.
Когда университет переманил на пост Макса Рудольфа Иена Каванага из Оксфорда, коллектив, конечно, всецело поддержал назначение и быстро вернулся к работе.
Лиз советовала ни с кем не ссориться — «не повредит даже легкая лесть», говорила она, — однако Адам сохранял с новым руководством дистанцию. Ему было тяжело входить в застекленный кабинет, где некогда безраздельно царил Макс Рудольф, а теперь воцарился этот англичанин.
Пожалуй, от сотрудника такого ранга, как Адам, Каванаг ожидал более почтительного к себе отношения. Всей лаборатории моментально стало ясно, что Адам был выделен особо. Если других работников новый шеф называл по именам, то фаворита своего предшественника — всегда только по фамилии.
Раз в неделю, а иногда и чаще, Адам вез Лиз в ресторан — вопреки ее отказам под тем предлогом, что у него, дескать, есть и более интересные занятия. Лиз это неизменно трогало. Польщенная, она прилагала все усилия к тому, чтобы заменить молодому человеку наставника, которого он всегда имел в лице ее мужа.
— Сходи с ним пообедать. Играй по правилам. Каванаг — ученый первой величины, он быстро разглядит твои способности. Но ты должен помочь ему тебя получше узнать.
— Боюсь, с этим я уже опоздал, — подавленно произнес Адам. — Не далее как сегодня утром он преподнес мне сюрприз: в силу «финансовых затруднений» он намерен урезать мой бюджет на следующий год. А заодно и мою зарплату. Вдвое.
Лиз возмутилась:
— Ну, тогда извини. Я, кажется, его переоценила. Урезать самый дорогой Максу проект! Он только показал этим мелочность своей натуры. И что это за бездарное вранье — «финансовые затруднения»! Одна из причин, по которой он получил это место, — как раз его умение выбивать гранты, не говоря уже о его связях в биохимической промышленности. Скорее всего, Адам, он тебя побаивается. Но ты, главное, не позволяй ему одержать над собой верх и ни в коем случае не пиши заявления об уходе. А чтобы не класть зубы на полку, возьми дополнительную нагрузку в клинике. — Лиз решительным жестом похлопала Адама по руке. — Обещай, что не сдашься.
— Нет, Лиз, не сдамся, — с жаром ответил тот. — Я должен проявить упорство ради Макса.
— Нет, мой мальчик, — возразила Лиз. — Не ради Макса, а ради себя.
Адам решил до конца биться за ту территорию, которая пока еще принадлежала ему в бывшей лаборатории Макса Рудольфа. Чтобы восполнить потерю в заработке, он нанялся на должность старшего ординатора в гинекологическом отделении стационара.
Это означало, что старшие врачи могли переложить всю рутину на ординаторов и быть спокойны — в случае любого осложнения Адам всегда вовремя вмешается.
А поскольку по должности от Адама требовалось лишь быть в досягаемости, то он имел возможность больше времени проводить в лаборатории, откуда до любой палаты было рукой подать. И всякий раз, как научные изыскания начинали казаться ему бесплодными и вгоняли в уныние, он находил утешение во врачебной работе.
Адама всегда приводило в восторг появление на свет хнычущих, раскрасневшихся младенцев — ведь этим крохам предстояло навсегда изменить жизнь своих родителей.
А может быть, изменить мир.
Однако этот аспект своей работы он едва ли мог обсуждать с Лиз. Его не покидало чувство, что смерть Макса лишь усугубила горечь в душе Лиз, вызванную бездетностью. Но с течением времени вдова стала понемногу свыкаться с утратой. И тем отчетливее видела, что Адам со своей потерей еще не смирился.
— Адам, поверь мне. Макс бы не обрадовался, если бы увидел, как ты превращаешься в отшельника. Ты еще совсем молодой. Тебе надо думать о своих детях, а не только о чужих.
Адам пожал плечами.
— Дай мне немного времени, Лиз, — уклончиво ответил он. — Пока что Каванаг всеми силами старается осложнить мне жизнь.
— А кстати, как у тебя дела с той миловидной девушкой из Вашингтона?
Адам развел руками.
— Что тут можно сказать? Она там, я здесь. Все решает география.
— Почему бы тебе не перевезти ее сюда?
Адаму не хотелось вдаваться в подробности непростого социального положения Тони. Но он поддался на уговоры Лиз и, во всяком случае, не стал противиться собственным желаниям. В тот же вечер он позвонил в Вашингтон и навязался в гости на выходные. Тони не скрывала своей радости.
Она встречала его в аэропорту. Что-то в ней изменилось. Стала спокойнее?
Из аэропорта они ехали в ее машине. Хотя они мимолетно поцеловались еще в аэропорту, теперь оба почему-то испытывали неловкость. Наконец Тони произнесла:
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что ты хочешь, но никак не можешь мне сказать — что ты рад меня видеть.
— Откуда такая уверенность? — спросил Адам.
— Люди редко улыбаются, если чему-то не рады.
Адам снял пиджак, повязал фартук и стал помогать Тони готовить салат. Они молча трудились вместе, как коллеги по лаборатории.
— Что-то ты сегодня такой разговорчивый? — заметила она с иронией.
— Я ведь ученый, — стал оправдываться Адам, стряхивая воду с салатных листьев. — Сначала должен проанализировать полученные данные.
— И к какому же выводу ты приходишь, доктор?
Адам повернулся к ней и дал выход досаде, которую почувствовал с первых минут их встречи.
— Тони, мне очень не по себе, — откровенно признался он. — Все слишком непросто. С одной стороны, ты даешь мне понять, что я тебе небезразличен. С другой стороны, мы с тобой оба знаем, что у тебя есть определенные обязательства.
