Рисунок стал для него шоком. Это вообще был не он. Лицо похоже, да, но и только. Это был портрет не художника, но атлета, борца, жиголо. Сплошь крепкие мускулы и застывшая, кричащая мощь. Он был животным, прекрасным, возможно, но совершенно, абсолютно плотским.
Вот вам и «как художник с художником».
Зоя вышла из ванной, вытирая руки полотенцем.
— Так ты видишь меня? — спросил он.
Она посмотрела на рисунок в его руке, потом на него самого.
— Тебе не нравится.
— Отвечай на вопрос.
— Зачем? Когда ты уже знаешь ответ.
— Все равно отвечай.
Она перебросила полотенце через плечо.
— Так я видела тебя, когда рисовала. Как иначе? — Она шагнула ближе, прижала ладонь к его лицу. — Разве не в этом смысл? Разве не для этого мы вместе?
Он отвел ее руку.
— Плевать мне, что ты видишь. Это не я.
Она смотрела на него своими темными глазами.
— Да, ты прав. У настоящего тебя есть член. А у этого парня лишь благопристойная тень на причинном месте.
И прежде чем он сказал хоть слово, она выхватила набросок у него из рук и порвала на мелкие кусочки.
Что-то изменилось после этого. Зоя изменилась. Настроение ее стало мрачнее и менее предсказуемым, хотя иногда она казалась даже более любящей, чем прежде. Она словно разрывалась между желанием поддразнить его, оскорбить его, низвести его до уровня животного и полностью покориться ему. Однажды, оставшись у нее на ночь, он проснулся от того, что она плакала в ванной, рыдала столь горько, что он похолодел. Он собирался постучать и спросить, что случилось — даже встал перед запертой дверью, почти касаясь дерева костяшками, — но осторожность заставила его передумать.
Насколько он видел, она вообще не работала.
Встречи с Зоей были лучшей частью его дней. По сравнению с ней все казалось слишком ровным, скучным, рутинным. Но ложь громоздилась все выше и выше, уже перейдя ту грань, за которой следовало подсчитать потери и смириться с ними. Выдуманные друзья, выдуманные поездки за город и бесконечные выдуманные обязанности в лицее. Груз выдумок становился тяжелее день ото дня.
Он беспокоился, что будет, если Зоя забеременеет. Что тогда? Может, она настолько чокнутая, что даже не подумала об этом. А может, ей вообще плевать.
Зоя велела ему расслабиться. Это не проблема.
— В смысле не проблема? А если твой муж узнает, что ребенок не от него? Если он потребует развод?
Они сидели на террасе, выходящей на море, и разговаривали тихо, опасаясь чужих ушей. Зоя смотрела на него поверх чашки кофе.
— Допустим, у меня будет ребенок. Что ты сделаешь?
От одних слов у него волосы на шее встали дыбом.
— У меня не будет выбора. Придется бежать с тобой. Я не смогу здесь остаться, это точно.
— Но ты это сделаешь? Ты останешься со мной?
Он попытался сглотнуть. Не получилось.
— Конечно. Конечно я… Но, думаю, вдвоем нам намного лучше, разве нет?
Внезапно она засмеялась, прикрывая рот рукой.
— Бедный Ален. Видел бы ты себя. Неужели я
Он тоже рассмеялся, гадая, прояснился ли вопрос, и решил, что, вероятно, нет.
Они отправились на прогулку по берегу, в сторону мыса, он нес зонтик от солнца, она босыми ногами шлепала по воде. И говорила, что вернется в январе-феврале. Это будет несложно, сказала она. Художнику нужен свет, а в Швеции в это время года света нет.
— Но ты не работаешь. Ты тут уже три недели — и ничего.
Она подколола юбку до колен, привлекая взгляды встречных пар.
— Почему бы тебе не снять туфли и не пойти со мной? — спросила она.
— Я серьезно. Ты же художник. Я думал, картины — это твоя жизнь.
Она отвернулась и поглубже зашла в воду. После экскурсий по городу на ее щеках появлялся румянец. С ним она выглядела моложе.
— Я думала, что смогу, но нет. Мне противны мои картины, даже если они милы.
— О чем ты говоришь? Бога ради, твои картины покупает Национальная галерея!
Она дернула ногой, взметнув фонтанчик воды.
— Они им нравятся. Поднимают настроение. Швеция такая серая и холодная, что временами хочется кричать.
— Я бы гордился, делая то, что ты.
Она покачала головой.
— Нет. Навряд ли.
Нахмурившись, она смотрела на блики солнца в воде. Он вдруг осознал, что она говорит искренне.
Ален остановился.
— Ты что, сдаешься?
Она не ответила.
— Ты не можешь. Только не сейчас, когда…
Она подняла руки и обхватила себя за плечи, словно замерзла. Он и раньше замечал, что временами ее как будто пробирает дрожь, даже когда очень тепло. Еще один признак слабости, овладевшей ею после Парижа.
— Давай поплаваем, — предложила она.
— У меня нет купального костюма.
— У меня тоже.
Она уже расстегивала пуговицы на платье. Он оглядел берег. Встретившиеся им пары отошли ярдов на сто, но вдалеке виднелись другие. Впереди торговец тащил по песку верблюда.
— Что ты делаешь?
Она широкими шагами пошла к нему, выпутываясь из платья, ручейки соленой воды бежали по ее икрам. Она забрала у него зонтик.
— Кстати, с этой штукой ты выглядишь нелепо.
Она схватила его за галстук. Притянула к себе и крепко поцеловала в губы. Глянув через ее плечо, он заметил, что бледные фигуры приближаются.
— Ты сошла с ума.
— Что ж, я тебя предупреждала об этом, разве нет? — Она отбросила зонтик. — Давай. Ты, должно быть, изжарился в этом дурацком костюме.
Он засмеялся.
— Хватит. Отстань.
— Знаешь, иногда ты ужасно благопристоен для художника. — Она принялась развязывать узел его галстука.
Но она не прекратила. Она содрала галстук и расстегнула воротничок. Он отпихнул ее, но она не отставала, вцепилась в его рубашку, принялась расстегивать пуговицы. Он схватил ее за руки, но она
