— Отец? Могу я узнать почему?
Клара задумалась, потом снова пожала плечами.
— Она… бросила нас. Когда мы были совсем маленькими. Мне было года три-четыре. Мартину — лет шесть. Она уехала во Францию. Полагаю, у нее там был роман.
— Не знаете с кем?
Клара слегка качнула головой, словно не была уверена, знает или нет.
— Имени я никогда не слышала. В любом случае все это недолго продолжалось.
— Вы сказали, во Францию. Когда именно это произошло?
— Перед самой войной. — Она склонила голову набок, размышляя. — Не думаю, чтоб она была счастлива, моя мать. Она всегда хотела живой… иной жизни. Отец говорил, что в юности она попала под дурное влияние.
— Дурное влияние?
— Безнравственные люди. Сумасброды. Тогда у нее было немного денег, семья оставила. Но она все истратила.
— Она вернулась?
— В Швецию? О да. Когда уже была в возрасте. Мы виделись с ней несколько раз. Мартин — чаще, чем я. А потом она умерла.
Она смотрела на потертый узорчатый коврик на полу и тихонько кивала каким-то своим мыслям.
— Отчего умерла ваша мать?
Клара не отрывала взгляда от коврика.
— Рак. В феврале 81-го. — Просияв, она посмотрела на Эллиота. — Возможно, ваша русская леди приходила на похороны. Помнится, там были люди, которых я не знала. Вообще-то таких было большинство. — Ее улыбка погасла. — Думаю, вам лучше поговорить с Мартином.
— Где ваш брат? За городом, вы говорите?
— Игельсфорс. Это небольшая деревушка по ту сторону Катринехольма. Но он живет не в самой деревне.
Не меньше семидесяти миль отсюда, а то и все восемьдесят по сельским дорогам.
— У вас есть его номер?
Клара вздохнула.
— У него нет телефона. Он не хочет платить за линию. Все обещает завести один из этих мобильных, но… — Она безнадежно пожала плечами. — Кое в чем он пошел в мать. Не умеет обращаться с деньгами.
Эллиот обдумал перспективу провести день за рулем и ничего не добиться, кроме смутных воспоминаний о похоронах, на которых Зои, может, и вовсе не было. Он не знал, как заполнить эту пустую страницу. Моника Фиск умерла, а дети ее были для Зои посторонними. Но Зоя все равно оставила им картины. Возможно, это ничего не значило. Возможно, главное — это сам список. Но ему все равно казалось, что он делает что-то не так. Он запаниковал от мысли, что теряет нить, что это конец его поисков. Если нить оборвется здесь, все было напрасно.
Он встал и поблагодарил Клару за уделенное внимание.
— Вы не останетесь на чашечку кофе?
Ее дочь появилась в дверях кухни, держа в руках пару кружек. Она что-то сделала с волосами, зачесала их назад, что ли. И подкрасила веки голубыми тенями.
— Спасибо, но мне правда надо идти.
Клара встала, чтобы проводить его.
— Что ж, спасибо за интересный рассказ о вашей работе. Обязательно схожу на выставку.
Эллиот замер как вкопанный. В крошечной прихожей висела картина. Он заметил ее только сейчас. Примерно 16 на 12 дюймов, деревянный домик на озере, полоса темных сосен вдоль берега. Масло и позолота на деревянной панели.
Озеро подернуто золотой рябью.
— Эта картина, — сказал он. — Что вы о ней знаете?
Клара подошла и встала подле него.
— Ах, эта. Там сейчас живет мой брат. То самое место, о котором я вам говорила.
— Игельсфорс?
— Раньше это был летний дом деда. Отца моей матери. Как я говорила, когда-то у них водились деньги. Но в конце концов дом продали. Полагаю, его продала мать. В любом случае в доме никто не жил. Но несколько лет назад брат выкупил его. Понимаете, он сохранил о нем приятные воспоминания.
— Так когда была написана картина?
Клара пожала плечами.
— Не знаю. Когда я была маленькой, она висела в дедушкином доме. Так что, наверное, до войны.
Она провела пальцем по нижней планке грубой деревянной рамы, собрав пыль.
36
Он нашел ее инициалы на обратной стороне картины, в левом нижнем углу, частично скрытые рамой. Она написала их единым извилистым росчерком —
Это не первый случай. Несколько Зоиных картин 30-х годов были подписаны так же. Причина неясна. Возможно, Зоя следовала иконописной традиции. Иконописцы не подписывали свои работы. Целью их труда было обратить помыслы людей к божественному. Суетность, самомнение, присущие видимой подписи, считались неуместными. Савва Лесков изложил эту идею в своей статье в «Фигаро». Лишь когда Зоя обрела почву под ногами как светский художник, утверждал он, она отринула запреты. Он считал, что только впоследствии она подписала свои ранние работы на золоте, по крайней мере те, судьбу которых смогла проследить. Эллиот не был столь уверен. Ему казалось, что это экспериментальные работы, которые она не собиралась ни выставлять, ни продавать. Не то чтобы они были явно неудачными или незаконченными. Скорее личные работы художника, который пока не был готов предстать перед зрителем.
Клара Пальмгрен слушала Эллиота, раскрыв рот. Она смутно предполагала, что картина могла быть написана ее дедом. Вот почему она хранила ее. У нее и в мыслях не было, что картина представляет собой какую-то ценность и даже что золото — настоящее. Возможность поучаствовать в большой выставке взбудоражила ее, она взволнованно позвала дочь и заставила Эллиота объяснить все по новой.
— Не могу точно сказать, сколько будет стоить картина, — произнес он. — Пока все очень зыбко. Но интерес растет. Вы хотите продать ее?
Взглянув на их лица, он понял, что это глупый вопрос.
— Хотите, я отвезу ее в «Буковски»? Посмотрим, что они скажут. Если ей отведут видное место в каталоге, это может существенно изменить дело.
Клара немедленно согласилась и отпустила бы его даже не спросив номера телефона, если бы Эллиот сам не настоял. Он возвращался в Стокгольм с ранней Зоей на заднем сиденье, обернутой в старую газету и перевязанной леской. Совсем как в старые времена.
Улыбка тронула его лицо. Наконец у него есть вещественный результат его исследований, то, что даже Корнелиус Валландер не сможет проигнорировать. Он представил целый разворот в каталоге, на одной стороне репродукция картины, на другой — выдержка из какого-нибудь письма Моники Фиск. Завтра утром он поедет в Игельсфорс, возможно, сделает пару снимков летнего дома, раскопает еще какие-нибудь детали о визитах Зои. Как знать, вдруг там его ждут еще картины.
