Однако, даже если принять во внимание все сказанное выше, маршала есть в чем серьезно упрекнуть. Преследование отступающего Блюхера велось очень вяло и непростительно медленно. Во время этого преследования Груши продемонстрировал полное отсутствие личной инициативы и тактическую и стратегическую ограниченность. Несмотря на солидный военный опыт, маршал оказался совершенно несостоятельным в роли независимого командира, который должен уметь самостоятельно принимать решения с учетом складывающейся обстановки. К сожалению, каждый свой шаг маршал делал с оглядкой на Наполеона, ожидая дальнейших указаний от императора. Нет никакого сомнения, что будь на его месте такие маршалы, как Ланн, Даву, Массена, Сюше или Мюрат, то ситуация была бы иной. Действия Груши у Вавра должны были быть более решительными.
Во-первых, была плохо организована разведка, из-за чего французы не смогли получить сведений о действиях прусской армии. Если бы разведка действовала отлажено и точно определила, что основная часть пруссаков двинулась от Вавра к Ватерлоо (а не к Брюсселю, как предположил Груши), то французы могли бы преследовать Блюхера с максимальной скоростью, чтобы отвлечь на себя, по крайней мере, хвостовые колонны двух прусских корпусов, а сил у Груши для этого было достаточно. Такой удар, нанесенный во второй половине дня 18 июня, позволил бы Наполеону не вводить в бой против Бюлова корпус генерала Мутона, тем более что наступление пруссаков долгое время сдерживала Молодая гвардия. Император мог бы тогда бросить корпус Мутона против англичан, и при таком наращивании удара Веллингтон, уже на три четверти побежденный, вряд ли смог удержать свои позиции и, скорее всего, отступил бы.
Итак, непростительно медленное преследование Груши противника во второй половине 17-го и днем 18 июня, неумение наладить разведку и неспособность маршала принимать самостоятельные решения в быстро меняющейся обстановке, нерешительность атаки у Вавра фактически вывели из игры 33 тысячи французских солдат и таким образом предрешили исход не только битвы при Ватерлоо, но и всей кампании. Как писал об этом Делдерфилд: «Он канул в неизвестность где-то на марше в направлении Гемблу (Жамблу), выступив из дыма битвы и пропав в тумане полемики по вопросам военной истории. Ни один из историков никогда не мог с уверенностью сказать, что же делал Груши в течение этих сорока восьми часов, но в этот исторический миг на весь XIX век была решена судьба Европы».
Нельзя не согласиться с Чандлером, который считал, что для Груши должность военачальника оказалась «несоизмеримой с его способностями, особенно при встрече с таким искушенным противником, как старый вояка Блюхер». Маршальство Эммануэля Груши – это история упущенных возможностей.
Печальная судьба незадачливого маршала
После отречения Наполеона и второй реставрации Бурбонов маршал Груши попал в так называемые проскрипционные списки, в которых содержались имена тех, кто особенно способствовал возвращению Наполеона и был «активным сторонником и пособником узурпатора». Понимая, что с ним могут расправиться, маршал бежал из Франции. До 1820 года он прожил в США и лишь после королевской амнистии вернулся на родину. Его возвращению очень способствовал маршал Даву, который после королевской опалы был вновь призван на службу и получил от Людовика XVIII звание пэра Франции. Используя свое влияние, «железный маршал» написал королю в августе 1819 года письмо, в котором ходатайствовал за генералов Груши, Клозеля и Жиля. «Сир, – обращается Даву к королю, – убедившись во всей силе Вашей доброты по отношению ко мне, я смиренно прошу Ваше Величество помочь моим трем бывшим сослуживцам: генералам Груши, Клозелю и Жилю, и позволить им вернуться (во Францию). Оказавшись тогда в трудных и чрезвычайных обстоятельствах, которые Ваше Величество великодушно простило и забыло, я посчитал себя обязанным вступиться за них перед тогдашним министерством (во время «белого террора» 1815 года), объяснив, что вся их вина заключалась в том, что они честно исполняли мои приказы. Назначенный Вашим Величеством на высокий пост… могу ли я делать вид, что не замечаю несчастий этих людей, невольным виновником которых я являюсь. Ваше Величество, следуя примеру своих августейших предшественников, не раз проявляло свое милосердие. Попросив еще раз проявить великодушие и понимая, что это качество является главным секретом его сердца, я уверен в Вашем правильном толковании моего обращения, которое продиктовано единственным желанием объединить вокруг его трона всех бывших командиров армии, пополнив их ряды еще тремя генералами, имеющими хорошую репутацию. Возвращение их в столицу было бы полезным и свидетельствовало бы о том, что прошлое навсегда забыто и что слезы вытерты Вашей августейшей рукой и всех впереди ждет еще более счастливое будущее.
Я уверен, что мой демарш не удивит Ваше Величество и Вы истолкуете его, как проявление совести с моей стороны. Моя надежда на положительное решение вопроса подкрепляется уверенностью в том, что до моего к Вам обращения, сир, за генералов Груши и Жиля просил один принц, которого вы любите называть своим сыном и возвышенность чувств которого делает его достойным столь высокого звания…»
По словам графа Вижье, одного из биографов маршала Даву, со стороны Груши, который не замедлил воспользоваться королевской амнистией и возвратился во Францию, в качестве благодарности в адрес Даву последовали различного рода оскорбления. «Беспристрастная история, – добавляет граф Вижье, – по справедливости воздала за необоснованную клевету и каждого из этих двоих поставила на то место, которое они заслужили». Возвращение Груши домой не было триумфальным. Людовик XVIII не признал его маршальского звания, дарованного ему «узурпатором». Пришлось довольствоваться тоже очень высоким, но не столь почетным чином генерал-лейтенанта. Впрочем, о каких-либо должностях для этого сомнительного, с официальной точки зрения, человека речь не шла. Новый король Карл X, взойдя на престол в 1824 году, вообще отправил Груши в отставку.
Некоторые изменения в жизнь Груши внесла Июльская революция 1830 года, свергнувшая навсегда династию Бурбонов. Новый король-буржуа Луи Филипп признал некогда отобранные у Груши звание пэра и маршала Франции, однако никакого назначения он так и не получил. Оставшись не у дел, Груши систематизировал жизненные воспоминания, пытаясь оправдать свое поведение в трагические дни Бельгийской кампании 1815 года и много путешествовал. Во время одного из таких вояжей, возвращаясь из Италии, 29 мая 1847 года старый маршал заснул вечным сном в небольшом южном городке Сент-Этьенн. Его вдова перевезла останки мужа на традиционное место захоронения маршалов Франции – столичное кладбище Пер-Лашез.
Находясь на острове Святой Елены, ссыльный император как-то сказал о маршале: «Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я велел привезти мне герцога Ангулемского в Париж, и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что, я уважаю Груши и именно потому называю его добродетельным врагом». – Как заметил Рональд Делдерфилд, «история обошлась с Груши безжалостно. Ей известны “генералы-удачники5’. Таким был Веллингтон, таким был Кромвель. В годы Второй мировой войны таким был Монтгомери. Солдаты всегда с энтузиазмом следуют за полководцем с такой репутацией. А Эммануэль Груши, напротив, был неудачником…»
И так уже получилось, что из всех маршалов Наполеон выбрал для решающей погони его, человека, который не мог нарушить приказ ни при каких обстоятельствах в силу своего характера. Железная исполнительность и безынициативность Груши оправдывали себя и оказывались востребованными и необходимыми сотни раз, но рано или поздно не могли не обернуться катастрофой…
«И наконец, – как пишет Дэвид Чандлер, – нужно воздать должное фельдмаршалу Блюхеру и его прусским солдатам. У армии Веллингтона едва ли был хоть один шанс на решающую победу в одиночку – своевременное прибытие всевозрастающего потока прусских войск на правом фланге французов, несомненно, качнуло чашу весов в пользу союзников. То, что Бюлов, Пирх и Цитен прибыли вовремя, стало почти целиком заслугой их главнокомандующего, который оставался таким же энергичным и целеустремленным, несмотря на свою болезнь».
Историю, как известно, нельзя переписать заново, но можно предполагать и гадать, что могло бы случиться, если бы обстоятельства не сложились определенным фатальным образом. Но… «человек предполагает, а Бог располагает». Наполеону в этот день действительно противостоял злой рок, череда событий, которые он никак не мог предвосхитить или изменить, повлиять на них каким-либо образом.
