Студент тут же позабыл о своих прежних высказываниях.
– Век создания можете определить?
– Приблизительно первый. До рождества Христова.
– А кому она принадлежала?
Я чуть было не брякнул: бабаньке какой-то, но вовремя понял, что имеет в виду Студент. Его уже не волнует, где именно раскопал гемму Бойко. Судя по кипе старинных каталогов и тетрадей, лежащих на столе, Студент времени зря не терял.
Действительно уникальную вещь продать нетрудно, но, если при этом поведать клиенту о ее истории, цена обычно возрастает. Минимум на двадцать процентов; бывали случаи, что и на триста.
– Откуда я знаю, кому она принадлежала? – откровенно признаюсь Студенту. – Может, она была в коллекции князей Гагариных, а в восемнадцатом году какой-то красногвардеец, прежде чем спалить их фамильное гнездо вместе со всем содержимым, включая какого-то Ван Эйка, сунул гемму в карман. Или вместе с другими шедеврами искусства она поступила в так называемый музей пролетарского искусства, а затем в “Антиквариат”. Нет, здесь я ошибаюсь, эта контора работала только на заграницу, а гемма туда явно не попала.
Студент недовольно засопел. Еще бы, он тоже порой не может ответить на элементарный вопрос – куда это задевался Ван Дейк из Строгановского дворца после победы Великого Октября? Каким манером он впоследствии очутился вместе с прочими эрмитажными Гойями в Национальном музее Соединенных Штатов? На такие вопросы мне порой приходится самостоятельно искать ответы, потому что, в отличие от Студента, я очень давно засомневался в пресловутой чистоте чекистских рук, несмотря на проповедь их главаря по кличке Железный.
– Эта гемма находилась не в гагаринском собрании, – поведала ходячая энциклопедия изобразительных искусств. – “Амур у ручья” принадлежал генералу Хитрово. Он составлял свое собрание гемм в Италии и во Франции. Быть может, “Амур у ручья” был приобретен коллекционером в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре после пожара 1795 года. Я проверил данное предположение по каталогу Висконти “Греческая и римская иконография”. Кстати, небезынтересный факт: заказчиком этого уникального каталога выступил император Наполеон. Однако, к сожалению, в нем упоминается лишь гемма из того же сардоникса, названная “Амур”. Быть может, это “Амур у ручья”, но вполне вероятно и другое предположение – автор имел в виду гемму “Амур-охотник”, на которой изображен амур с луком в руках.
– А у нашего лук в руках отсутствует, – делаю глубокий искусствоведческий вывод, пристально глядя на гемму. – Что из сего следует?
– Из сего следует очередное предположение. Вполне вероятно, прежде, чем попасть в собрание Хитрово, гемма могла находиться в коллекции Гримани, которую он завещал Венецианской республике. В конце восемнадцатого века геммы, инкрустированные в стены сокровищницы Палаццо Дожей, были подарены французскому дипломату Лалеману. Позже Лалеман их продал. Одна гемма была куплена императрицей Жозефиной, остальные приобрел генерал Хитрово. Вполне возможно, что “Амур у ручья” в свое время достался коллекционеру и таким путем.
Студент смотрел на меня с видом заказчика антикварного каталога перед сражением при Ватерлоо. Какую-то информацию он явно приберегает на закуску, чтобы окончательно меня оглоушить – другой радости в жизни для Студента просто не существует. Я дарю ему эту радость, потому что отношусь к нему трепетно, словно к родному, а главное – любимому сыну. Много лет назад, когда по настоянию военной кафедры Студента выперли из университета, чтобы он получил возможность тупеть в рядах победоносной Советской Армии, я купил ему белый билет и дал возможность пожизненно заниматься любимым делом. Сколько миллионов в свободно конвертируемой валюте потеряла наша родина-мать из-за такого бережного отношения к своему сыночку, даже я не подсчитаю.
Во всяком случае эти миллионы Студент приносит мне, о чем слишком сожалеть не приходится. Как и о родине-матери. Хотя бы потому, что я всегда считал отчизну родителем противоположного пола. Папа-родина, этакий импотент от рождения. Все хочет, ничего не может. Ой, дорогие граждане, папа стремится, чтобы на страже вашей рассчастливой жизни стояла могучая армия, приложу все усилия, в лепешку разобьюсь…
Может, и приложит, но скорее разобьется, потому что у этого папы ласкового не стоит, ни в целом, ни в частности. Сколько ему ни давай на лечение в виде налогов – толку не будет. Куда ни кинь, всюду клин: от стафилококка в роддоме до места на кладбище. В общем, сплошная загадка природы; единственно, что у папы хорошо получается, несмотря на хроническое нестояние, так это трахать своих детей во все дыры. Такой вот феноменальный парадокс, в котором еще предстоит разобраться ученым.
Однако папины выкрутасы меня даже очень устраивают. О своих людях я вместо него привык заботиться на всю катушку, словно коммунизм в нашей стране победил раз и навсегда: от каждого по способностям – каждому по потребностям. Это мой главный принцип работы. Во всяком случае о Студенте позаботился еще в те годы, когда солдат кормили более-менее сносно и рыба, отбракованная зоофермами, корм песцам непригодный, в их котлах, как сегодня, не варилась.
– Ты не сказал главного, – выразительно смотрю на Студента. – Я до сих пор в неведении, кто создал это произведение искусства?
– Пока не определил. Это очень трудно, – попытался доказать Студент, что и ему не все бывает ведомо.
– Конечно, – охотно соглашаюсь, помня о стиле его работы. – Тем более ты не поведал о еще одном варианте.
Студент ошарашенно посмотрел на меня.
– Не удивляйся. Я сейчас хожу на курсы повышения квалификации гадалок, колдунов и хиромантов при профсоюзе ассенизаторов, – признаюсь ему в причине своей проницательности.
Мой главный эксперт недовольно засопел, однако его тут же прорвало:
– Действительно, у меня есть еще одно предположение. Вполне возможно, эта гемма принадлежала лорду Гамильтону, а до него – самому Рубенсу.
– Ты не прав, поставив какого-то Рубенса выше самого лорда Гамильтона. Дворянское собрание тебя не простит.
Студент начал задыхаться, однако слушать лекцию на тему “Великий Рубенс, обычный лорд Гамильтон и невозможность их сравнения” в мои планы не укладывалось.
– Работай дальше, – откладываю лупу в сторону, поднимаясь из старинного кресла, наподобие того, что стоит в моем домашнем кабинете.
Чтобы Студент не таил обиды, встретив меня в следующий раз с видом главного персонажа картины “Мучения Святого Антония”, нарочито небрежно бросаю напоследок:
– Через несколько дней тебе предстоит встретиться с живописными произведениями, не уступающими в своей художественной ценности этому “Амуру”.
Все, теперь за самочувствие Студента можно не переживать, от возмущения он лопаться не будет. Совсем наоборот, станет сладострастно предвкушать очередное свидание с прекрасным. Я перед первой в своей жизни встречей с женщиной в неформальной обстановке так блаженно не дрыгался, как он при одном упоминании об очередных поступлениях. Игорь Бойко сейчас тоже испытывает предоргазмное состояние, хотя и по другому поводу. Иначе отчего он терпеливо ждал моего возвращения из кабинета Студента, чтобы я поведал о Наполеонах, Жозефинах, Лалеманах и других предшественниках его бабаньки?
Не спорю, может, эти сведения и заинтересуют Игоря. Однако догадываюсь, его гораздо больше интригует мой вывод после научных рассказов Студента.
– Хорошо поработал, Игорек. Холсты доставишь вместе с германским поступлением. Хотя бабке ты явно переплатил, такие деньги, с ума сойти.
– Это точно, – с напряжением выслушивает предисловие Бойко, и я, бросив взгляд на “Сейко”, говорю то, ради чего, собственно, он усиленно делал вид, как соскучился по мне:
– Премия твоей команды за эту довольно дешевую гемму – пять тысяч
