— И какой план?
— Доберемся туда — расскажу.
Место, о котором говорил Итан, находилось за второй лужайкой. Они прошли по парковой дорожке до зарослей рододендрона. Итан ненадолго остановился и вымазал лица Мэллоя и Джоша грязью. Сам он сделал это еще раньше. Потом он помог друзьям забраться под тяжелые ветки и забросал их опавшей листвой. Если только патруль не наткнулся бы на этот куст, тут действительно можно было отсидеться до рассвета.
— Кейт хочет, чтобы ваши берлинские парни встретились с нами к востоку от Е-22 — на дороге, которая выводит на север из Хойсбурга. Сможете с ними договориться?
— Конечно. А где находится Хойсбург?
— Насколько она понимает, это какой-то пустырь. Нам нужно быть там примерно на рассвете — плюс-минус час. Опоздаем — значит, ничего не выйдет.
— Как мы туда попадем?
— Главное, чтобы туда добрались они. Об остальном позаботится Кейт.
Мэллой набрал номер Джейн и в ожидании ответа посмотрел на часы. В Гамбурге было половина четвертого утра, а в Лэнгли — всего лишь девять тридцать вечера.
— Да? — ответила Джейн.
— Где люди из Берлина?
— В пути. А что?
Мэллой передал ей инструкции, которые услышал от Итана.
— С нами будут раненые.
— Что случилось?
— Засада.
— Медицинский вертолет в пути.
— Пусть ждут в паре часов от места встречи. Если немцы догадаются, что к нам на выручку спешат медики, нам конец.
— За вами гонится полиция?
— Всего пара сотен человек.
— Блеск.
— Умолкаю на пару часов, Джейн. Смогу — позвоню.
— Раненые тяжелые, Ти-Кей?
— Двое амбулаторных. Еще у одного проникающее ранение груди. Неглубокое, скорее всего, но без лечения могут быть осложнения.
— Звони, я все время на связи.
Мэллой закончил разговор и посмотрел на Итана.
— Они будут там.
Итан взял инфракрасные очки Саттера.
— До пяти тридцати не включай наушники, — сказал он Мэллою. — Надо беречь батарейки.
Глава 8
Их роман продлился три недели. Все это время Рану казалось, что они с Эльзой неразлучны. Конечно, на самом деле это было не так, но ему представлялось именно это, ведь в мыслях он никогда не покидал ее. Для него не имело значения ничего, кроме Эльзы. Они не говорили о будущем и жили либо в идеальном настоящем, либо в далеком-далеком прошлом. Как в их переписке минувшей зимой, имя Бахмана ими не произносилось. Они проводили часы в меланхолическом обожании друг друга; ездили в горы, купались в холодных горных речушках, взявшись за руки, бродили по пещерам Сабарте. Куда бы ни отправились влюбленные, на земле и под землей они находили какие-то тайны, какие-то укромные уголки, которые называли своими. Они целовались. Они занимались любовью. По ночам Отто спал в ее постели — приходил поздно и крадучись уходил перед рассветом, чтобы постояльцы не сплетничали. Потом они встречались вновь, через пару часов, за завтраком. Ели хлеб с джемом, пили кофе и каждый день придумывали новые походы.
В разговорах они всегда радовались настоящему моменту. Разве они оба жили полной жизнью до сих пор? Почему теперь еда казалась особенно вкусной? Какие эмоции шли в сравнение с тем чувством, которое они испытывали, видя друг друга? Это было блаженство новобрачных, вечный язык влюбленных, которые не в силах представить, что нечто подобное может случиться и все будет так прекрасно…
Сожалели они только том, что не отдались своим желаниям раньше. Порой, в минуты безмолвия, одному из них казалось, что другой сейчас думает о надвигающейся грозе, но ни он, ни она не признавались в таких мыслях. О чем ты сейчас думаешь? О том, как я счастлив. Здесь. Сейчас. Неужели это правда? Ты правда, правда счастлива со мной? Ответами на такие вопросы могли быть только поцелуи. Лишь влюбленные могут быть настолько слепы, что не видят неизбежного.
Возвращаясь из Берхтесгадена, Бахман самолетом добрался до Каркассона, а там нанял машину. В пути он провел почти весь день и к гостинице подъехал, когда уже стемнело. Он вошел в вестибюль тихо, словно вор, и увидел Эльзу и Отто у барной стойки. Они сидели и молча смотрели друг на друга. Бахману не пришлось даже заглядывать в глаза бармену, которому он заплатил, чтобы тот следил за его женой и Раном. Он сразу все понял по стыдливому румянцу Отто и смущенной улыбке Эльзы.
Бахман укоризненно посмотрел на Рана. Винить во всем следовало только его! Он сидел рядом с Эльзой, словно окаменевший, и Бахман понял: все случилось, едва он уехал. Они только и ждали его отъезда, чтобы превратить его в рогоносца!
«Надо убить их обоих», — подумал Дитер. И он мог бы сделать это, будь у него оружие. Но поскольку он был безоружен, он просто совладал со своими чувствами, с гневом и унижением, и поднялся в свой номер. Бахман взял себя в руки, справился со своими страстями. На это он еще способен! Он почувствовал, как губы тронула усмешка — холодная, жестокая, ироничная. Естественно, он только такого и ожидал от них! Вся эта болтовня о целомудрии — сплошное вранье! Как они только могли, как посмели разочаровать его своим поведением? Он с самого начала знал, что все так и будет! Им нужна была только возможность! Никому нельзя доверять! Кругом измена, кругом предательство!
Не сказав Отто ни слова, Эльза поднялась следом за мужем в их номер. Утром, упаковав чемоданы, они уехали без всяких объяснений. Ран стоял у окна своего маленького унылого кабинета и смотрел, как ведет себя его возлюбленная. Похоже, Бахман не принуждал ее ехать с ним; Эльза, судя по всему, уезжала охотно, по своей воле. Она даже не устремила прощальный долгий взгляд на гостиницу «Каштаны», не посмотрела в сторону уютного местечка Усса-ле-Бен. А ведь всего неделю назад она говорила Рану, что любит эту деревушку, потому что она принадлежит им двоим. Эльза встала у машины, ожидая, когда муж откроет дверцу. Женщина смотрела себе под ноги. Она села в «мерседес» и опустила взгляд на собственные колени. Автомобиль тронулся с места, его заволокло облаком пыли, и он словно бы стерся, исчез.
Дни после отъезда Эльзы стали для Отто почти невыносимыми. Он жалел о том, что ему не хватает храбрости, чтобы покончить с собой. Позже, пытаясь воскресить в памяти первые дни ее отсутствия, он совсем ничего не мог припомнить: он словно бы на некоторое время умер. Через пару недель после отъезда, когда они наверняка уже были в Берлине, Ран подумал, не отправить ли письмо, чтобы хоть как-то объясниться. Но сумел только вывести дату на листке почтовой бумаги. У них не было будущего. Эльза сделала свой выбор. К тому же если бы он все же решился написать ей, что он мог сказать? Разве хоть какие-то слова могли изменить прошлое?
