Мэллой колебался. Он до сих пор не знал, стоит ли поднимать этот вопрос, но со времени встречи с графиней это не давало ему покоя.
— Как ты думаешь, я теряю квалификацию?
Маркус небрежно пожал узкими плечами. Его взгляд продолжал непрерывно обшаривать помещение.
— Люди стареют…
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Не думаю, что завтра это будет иметь значение. Мы же не собираемся кого-то убивать. Или похищать «Мону Лизу». Нам просто надо провезти кусок дерева через город, и все!
— У меня появилась информация. Не знаю, хорошо это или плохо, но думаю, не исключены осложнения. Возможно, нешуточные.
— Ну, если хочешь, можем изменить план.
Мэллой призадумался. Исчезнуть после выхода из банка особого труда не составляло, как и появиться в Нью-Йорке, при условии, что картина будет у одного из людей Маркуса. Но дипломатическая неприкосновенность Уайтфилда почти стопроцентно гарантировала, что картину не смогут случайно обнаружить таможенники Цюриха или Нью-Йорка. Нет, иная схема здесь, пожалуй, не сработает.
— Будем следовать плану, но держать нос по ветру.
Глава 06
Иерусалим ничуть не походил на Кесарию. Кесария — современный город, где все строилось по воле императора; от Иерусалима веяло древностью. Лишь огромный храм Соломона, башня Антония и дворец Ирода были относительно современными постройками. За этим небольшим участком иудейско-римской архитектуры тянулись кварталы, где не нашлось бы ничего привлекательного для путешественника. Огромные сооружения, которые Ирод распорядился переделать в римском стиле, при отсутствии скульптур мало походили на имперские образцы. Арки и колонны, листы аканта, ионические волюты, коринфские медальоны — в них не было ничего римского без изображений богов, всегда создававших нужный эффект. Богатство и пышность Востока уже не радовали глаз.
Прошло какое-то время, и досадное чувство пустоты постепенно оставило Пилата. Ему придется провести зиму в тесном, грязном, неприветливом городе, хотя он с радостью уехал бы отсюда уже через несколько дней. Нет, конечно, он был слишком хорошим солдатом, чтобы жаловаться или объявить о том, что планы его изменились из-за соображений собственных удобств или комфорта жены. И он терпел.
За всю эту первую долгую зиму лишь раз посетил его приступ безудержного веселья, вызванный словами жены. Они только что обустроились в огромном дворце и как-то стояли у окна и смотрели на храм по ту сторону широкой площади. И тут вдруг Прокула по неведению заявила, что ей очень хочется войти в храм и посмотреть, что там внутри. Не может ли он это организовать?
— Ну разве только в сопровождении трех-четырех центурий солдат, — ответил Пилат. — Хотя и при этом сомневаюсь, что мы выберемся оттуда живыми.
Прокула удивилась, и он добавил:
— За пределами этого дворца мы нежеланные гости, Прокула. Евреи считают, что чистые и ухоженные римляне могут отравить воздух и оскорбить тем самым их бога.
Нет, разумеется, они и после этого говорили о культуре евреев. В Иерусалиме это неизбежно. Здесь видишь евреев каждый день. Видишь, как целые толпы собираются перед храмом, о чем-то перешептываются, возможно, готовят заговор, а может быть, молятся и, разумеется, торгуют. Солдаты, расквартированные в городе, носили специальные доспехи без изображений человека или животных. Когорты держали свои штандарты укрытыми от посторонних глаз, в огромном оружейном складе на горе Масада. Даже монеты, как заметил Пилат, здесь не похожи ни на какие другие в империи. На них не было изображений животных, человеческих тел и лиц, для украшения вставлялись лишь кусочки зерна. Римляне приспосабливались во всем, точно это Иерусалим правил Римом, а не наоборот.
— Вам они нравятся, господин?
— Не за тем я сюда приехал, чтобы разбираться, нравятся или нет, — с высокомерным равнодушием ответил он жене. — Мое дело править и собирать налоги.
На самом деле Пилат их просто ненавидел. И то самое первое столкновение с евреями из-за штандарта над городскими воротами вселило в душу чувство бессилия и понимание того, что его оставили в дураках. А потому он, сам того не осознавая, с нетерпением ожидал новых выступлений и протестов, когда представится шанс рассчитаться, — так гладиаторы с дрожью нетерпения ждут выхода на арену. Случилось это раньше, чем предполагал прокуратор. Сам того не понимая, Пилат привел в действие неостановимый механизм. При взгляде назад это казалось всего лишь невинной ошибкой; недальновидность порой присуща самым разумным людям. И подобно многим великим катастрофам, все началось с новой дружбы.
Никодема, самого богатого в Иудее человека, знали все: римляне, евреи, египтяне и сирийцы. Он появился как-то утром, вскоре после переезда Пилата во дворец Ирода, и умолял оказать ему такую честь — быть принятым самим наместником. Подобно другим людям его статуса, Никодем очень быстро нашел общий язык с римлянами в отличие от старшего сына Ирода Архелая, который едва не погубил Иерусалим из-за своей некомпетентности. Посетитель был уже очень стар и пришел с сыном, тоже Никодемом, который оказался всего на несколько лет моложе Пилата.
Никодем отправил слуг, чтобы просить аудиенции у наместника, и с ними передал супруге Пилата дорогой подарок — изумительной красоты рубиновый кулон на золотой цепочке. Стоило Пилату увидеть его — и он сразу понял, с каким человеком имеет дело. Прокуратор изменил свой утренний распорядок ради этой встречи. Более того, у входа в большой зал он поставил почетный караул, который должен был приветствовать гостей. Никодем воспринял наличие стражников как должное, но был достаточно мудр, чтобы осыпать наместника и его супругу новыми подношениями. Рассыпаясь в извинениях за несовершенство даров, он вручил Прокуле исключительного изящества кольцо с камеей, где на камне изображались силуэты мужчины и женщины, держащихся за руки. Пилату он приготовил другой подарок, «четырех детей Соломона», который ждал во дворе.
Поймав удивленный взгляд наместника, Никодем поспешил объяснить, что, согласно легенде, древний правитель иудеев уничтожил всех лошадей в своем царстве и сохранил лишь четырех кобыл, благодаря которым собирался вывести новую породу прежде невиданных в мире скакунов. Эти животные были предназначены для обитания в пустыне, наделены выносливостью верблюда, быстротой газели и почти неземной красотой, как и человек, управлявший ими.
— Так что вполне понятно, почему с тех пор мы называем их детьми Соломона. Не изволите ли взглянуть, ваше превосходительство, какую четверку я подобрал вам?
— Да, они поистине великолепны! — воскликнул Пилат, с восхищением глядя на коней.
Головы маленькие, выразительные большие глаза, ноги тонкие и стройные, а норов просто бешеный. Четыре серых жеребца с густыми гривами, заплетенными в мелкие косички, перевитые золотыми нитями с жемчугом.
— Но ты должен сказать мне: чем я могу тебя отблагодарить за столь щедрый и прекрасный дар? — спросил он после довольно долгой паузы, во время которой не сводил восхищенного взгляда с лошадей.
Никодем ответил со всей дипломатичностью:
— Я не прошу ничего, кроме вашей дружбы, если, конечно, это не слишком много.
Впоследствии Никодем неоднократно принимал Пилата и еще нескольких избранных в своем имении. Иногда пиршество длилось несколько дней кряду — вполне в римском стиле. Он преподносил все новые подарки, в основном драгоценности, и, вручая их Пилату, вежливо упоминал Клаудию Прокулу. Вместе со старшим сыном Никодем сопровождал прокуратора во время долгих прогулок по обширным владениям.
