— Что за глупости, Томас! Я использовала ее и драгоценности как гарантию, чтобы взять под залог деньги у одного друга в Женеве. — Она кивком указала в сторону катка. Гвен перестала кружить по льду и оглядывалась в поисках Мэллоя. — Мне, пожалуй, пора. Друзья заметили ваше отсутствие.
— Увидимся ли мы снова?
Глаза их встретились, и Мэллой на секунду ощутил жгучее желание.
— Это ведь риторический вопрос? — заметила она.
И вся игривость и кокетливость сразу испарились. Барьером между ними пролегла долгая история дружбы и союзничества.
— Пожалуй, — ответил Мэллой.
Графиня поцеловала его в щеку, глаза ее смотрели печально.
— Теперь нам лучше попрощаться, — тихо произнесла она. — А что касается будущего… все в руках Господних.
Она отступила на шаг, еще какое-то время не сводила с Мэллоя темных сияющих глаз, потом отвернулась.
Через секунду графиня де Медичи исчезла в толпе.
Эпилог
О первой ошибке Пилата — неудачной попытке водрузить штандарт Тиберия в Иерусалиме — никто не упоминал, зато каждый отметил появление портрета человека по имени Иешуа в пиршественном зале.
— В Иерусалиме, — объявил Пилат гостям, смотревшим на картину, прикрепленную к императорскому штандарту, — римлянам не позволили выставить изображение императора. Но здесь, в Кесарии, мы продемонстрировали истинную широту взглядов и терпимость. Изображение царя иудеев у нас на почетном месте, среди императорских регалий.
Шутка имела успех — ее пересказывали еще много недель, и лишь затем Пилат велел Корнелию снять портрет умершего еврея.
На следующий год свояченица Тиберия Антония получила из Кесарии послание, которое передала императору. В нем описывались действия «самого преданного слуги императора», упоминалось также и о тайной попытке Сеяна развязать войну против евреев. Тиберий очнулся от летаргического сна, и вскоре ему без труда удалось устранить Сеяна и его союзников, в том числе сенатора Вителлия. Затем он сослал Антипу и Иродиаду в Галлию, после чего удалился на Капри, где тихо прожил еще лет шесть.
Все это время Пилат оставался наместником Иудеи, Самарии и Идумеи. Событие, приведшее к его отставке, заключалось в появлении нового Мессии — самаритянина Симона Мага.[22] У него была армия, поклонявшаяся его образу в бесчисленных вариациях. На одном из портретов Симона изображали в терновом венце, ибо он объявил себя главным наследником величайших пророков, в том числе и самого знаменитого в недавнем времени, человека по имени Иешуа, которого кое-кто, по его словам ошибочно, считал Мессией.
Последователи его молились перед образами Симона с утра до вечера, в надежде, что столь истовое поклонение святому спасет их от старения и смерти. Поскольку они считали себя бессмертными, то вскоре превратились в группу яростных и фанатичных бойцов, впрочем, без единого руководства: в решающий момент их предводителя с ними не оказалось. Соотношение сил было неравным — примерно два к одному, — но Пилат со своими легионерами встретил и разбил эту радикальную секту одним ударом. Он приказал распять всех, кто уцелел во время боя, и велел доставить ему Симона Мага. Тот бежал в Сирию, где впоследствии ему поклонялись еще на протяжении нескольких веков, поскольку этот человек обладал даром убеждения и был искусным чародеем. Некромантии он обучался в Египте, у жрецов культа Гермеса Триждырожденного.
Победа Пилата в Самарии не обошлась ему даром — он получил ранение в пах. Оно оказалось очень болезненным, но на первый взгляд угрозы для жизни не представляло. Однако со временем в ране развилась инфекция, что едва не погубило Пилата. Во всяком случае, врачи наместника уже не обнадеживали Прокулу, когда через пять дней после битвы Пилат впал в кому. Они советовали ей совершить жертвоприношение в храме Асклепия, бога медицины, считая, что это единственный шанс спасти прокуратора.
Когда и это не принесло облегчения, Прокула вызвала Корнелия, который, выйдя в отставку, в ту пору жил в Кесарии, где лечил бедняков. Покинув дворец прокуратора, он принял иудейскую веру и прошел обрезание. Впрочем, несмотря на пожертвованный крохотный кусочек плоти, он оставался все тем же — был по-прежнему силен и огромен и горел желанием защитить жену наместника. Он привез с собой какую- то мазь из трав, выращенных в собственном саду. Старый центурион нанес ее на воспаленную рану, и лихорадка прекратилась буквально через несколько минут. А через час Пилат очнулся от долгого сна в прекрасном расположении духа.
Через несколько недель наместник полностью выздоровел и вновь занял свой пост в Иудее. Впрочем, он начал писать прошения об отставке. Здоровье Тиберия ухудшалось с каждым днем, сын славного Германика готовился стать новым императором. Рим стоял на пороге возрождения, и Пилату вовсе не хотелось пропускать этот момент.
Калигуле исполнился двадцать один год, когда он взошел на престол. Он был красив, популярен, к тому же ему досталось в наследство огромное состояние — Тиберий оказался до крайности скуп на расходы. Сеян исчез, Сенат окончательно потерял влияние, словом, мир был готов подчиниться всем прихотям и капризам нового императора.
Молодые годы он провел на острове Капри, где являлся, по сути дела, пленником. Калигула набросился на Рим, как изголодавшийся тигр. Он жаждал наслаждений и пиров — таких, которых еще не видывал мир, — хотел, чтобы ему поклонялись, как божеству. Новый император обладал бурным воображением, а потому расходы превзошли все ожидания: он едва не опустошил государственную казну. Его предупредили об опасности таких трат, но Калигула не желал менять своих привычек. Вместо того чтобы экономить, он задумался над тем, как увеличить имперский доход.
На пиры в его дворец собирались целые толпы знати; отказ от посещения расценивался как предательство. Калигула выбирал одного из гостей — всегда самого богатого и, как правило, наиболее продажного. Он уговаривал свою жертву подписать завещание в пользу императора. В качестве аргумента он обещал не казнить всех детей этого человека или изнасиловать только его жену и старшую дочь, пощадив при этом самых маленьких ребятишек.
Тех же, кто отметал эти веские аргументы, подвергали пыткам, и в результате несчастный все равно сдавался. Затем завещание просматривали и подписывали разные свидетели, а после Калигула устраивал для гостей эксклюзивное представление. Жертву умерщвляли самыми изощренными способами. Одного утопили в котле с супом. Другой превратился в живой факел, при свете которого Калигула изучал его завещание. Устраивались и игры на выживание, длившиеся, пока жертве не изменяла удача. Один человек изображал Адониса, другой — Аттиса,[23] третий — Геракла в пропитанном ядом плаще, который подавала ему жена. Кого-то живьем поджаривали на длинном шампуре, а затем подавали насмерть перепуганным гостям Калигулы в качестве редкого блюда.
Сенаторы и всадники наконец поняли, что Римом правит безумец. Более того, их ждало еще одно удручающее открытие. Плебеи ненавидели их столь страстно, что прославляли преступления Калигулы и жаждали лишь одного — наблюдать все эти изощренные экзекуции на арене Большого цирка.
Калигула же вдохновлялся на новые подвиги при виде того, как восторгается его гением публика.
Однажды утром Пилату прислали приглашение во дворец. Он дождался, когда Прокула уйдет из дома,
