1
Это было странное состояние. Каждую клетку тела наполняла усталость. Мир замедлил бег, он уже не летел, а крался шажками. Все совершалось неторопливо и смутно — утром минут по десяти отлеживались в постели, завтрак — каша да чай — растягивался на полчаса, на площадку брели апатично, молча работали… И если в это приглушенное существование врывался резкий звук или быстрое движение, становилось больно, как от удара. Вася да Семен не поддавались пока общей болезни, но Семен разговаривал больше улыбками. Зато на неуемного Васю ворчали. Леша сказал, зевая над лопатой:
— Шебутной ты, Васек. Не на норме же…
Раз не на норме, надрываться не обязательно — мало-помалу это стало правилом поведения. Сетования Васи звучали надоедливо. А когда он повысил тон на Сашу, тот замахнулся киркой.
— Проваливай, пока живой! Видали погонял — ни один добром не кончил!
Игорь по-прежнему катал тачку. Одному он все-таки научился — не выворачивать ее. Он сам не заметил, как освоил это трудное искусство, но больше она не опрокидывалась, выкручивая его руки и бросая самого на землю.
Зато она стала издеваться над ним во сне. Она являлась каждую ночь, то грозная, то насмешливая. Это был многосуточный ночной кошмар. Чаще всего Игорю виделось, что он повис на деревянных ручках бешено несущейся мучительницы, а впереди неспокойная Лара. Иногда ему удавалось вырваться до обрыва, и тачка одна с глухим плеском пропадала в волнах, в другой раз он летел вместе с ней, но пробуждался перед самой гибелью в воде. Это были скверные сны, Игорь вскакивал мокрый от пота, долго потом не мог заснуть, хотя с вечера засыпал быстро.
Виталий признался, что тоже видит нехорошие сны о тачке. Ему представлялось чаще другого, что она заваливает его многотонной массой земли, а он, задыхаясь, выкарабкивается наружу. Два раза он вылезал совершенно голый, костюм оставался под тачкой. Страх за главное свое сокровище заставил Виталия примириться с казенной одеждой, теперь он ходил в гимнастерке и бумажных брючишках.
Леше, наоборот, являлась кирка. Он во сне огрел себя киркой по колену, было зверски больно, пришлось зажечь свет и осмотреть, нет ли крови.
— Крови, конечно, не было. Но болело всю ночь. У меня братцы, сны, как в кино. Жалко, при современном состоянии техники — нельзя их вам показать. Вот бы вместе один сон посмотреть!
На исходе сентября была закончена планировка площадки и выкопан котлован. С тачкой покончили, на очереди стояли кирпичные работы. Вася задумал отпраздновать торжественное событие. Он упросил киномеханика показать вне графика только что привезенную картину и поспешил собрать бригаду. Товарищи послали его к черту.
— Выключи болтовню, я сплю, — проворчал Леша, скрываясь под одеялом.
— Я тоже поехал, — сказал Миша, зевая. — Пока, до утра!
Игорь не соглашался и не отказывался, но, поглядев на его апатичное лицо, Вася обругал приятелей старичками. Он пошел в кино один. На дворе лил дождь, Вася промок. Постояв в фойе, он махнул на картину рукой и побежал под дождем назад — одному было скучно развлекаться.
Дождь шел и днем. Небо завалило тучами, тайга пропала в серой пелене воды, под ногами чмокала глина. Доски тротуаров стали скользкими, уже не один Виталий валился в грязь. Перед концом работ он сказал, исподлобья — чтоб не подставлять лицо дождю — поглядывая на небо:
— Начались погожие денечки! У предков под крылышком веселее. Удивляюсь, какого шута меня потянуло в эту дыру?
Под вечер солнце осветило омытую тайгу и помутневшую Лару. Из леса ринулся гнус, задымили потушенные дождем костры. Репродуктор разнес над площадкой сообщение, что сегодня в конторе выдается зарплата.
У большинства это были первые деньги, заработанные собственным трудом. Девушки еще соблюдали степенность, но парни помчались сломя голову. Игорь сжимал в руке пачку кредитных билетов, они жгли ладони, нужно было немедленно истратить хоть часть их.
— В магазине появилась наша родная московская антигриппозная белоголовочка, — порадовал товарищей Георгий. — Окропим столичными градусами древнюю таежную землю.
— Обойдемся и без отравы, — сказал Леша. — У тебя чуть что — заливон.
— Да ты пил беленькую? — допытывался Георгий. — Знаешь, что это такое?
— Что ты пристал? — рассердился Леша. — Пил, разумеется. Не понравилось — и все!
Светлана с Валей тоже обсуждали, как лучше потратить первые деньги.
— Треть я пошлю отцу! — воскликнула Светлана. — Это будет просто великолепно! Мы ведь поссорились при отъезде. Он кричал, что я без него погибну: «Нашкодишь, обратно не просись!» А тут перевод, как снег на голову!
Игорь думал о маме. Он предупредил, что писать не будет, она услышит о нем из газет, от этого он не отступится. Но скоро газеты о нем, видимо не заговорят. А деньги покажут маме, что жизнь разворачивается по плану. И помощь все-таки, она потратилась на его поездку, к казенному авансу столько же своих приложила.
2
Георгий Внуков был, вероятно, единственным, кто не нашел в новой жизни больших трудностей. Он поменял одно место жительства на другое, вот и все. И он не мог бы сказать, что комната в бараке на обрыве Лары ему нравится меньше, чем подслеповатая клетушка в деревянном домике у Москва-реки, недалеко от южного порта столицы. Георгий со смешком вспоминал приятеля, оставшегося в Москве. Приятель проживал с родителями в самодельном деревянном кубе, воздвигнутом на бывшей Новоспасской колокольне — квартиру так и называли: «ящик». С колокольни, правда, открывался великолепный обзор на Кремль, Замоскворечье и высотные дома, со всем этим было непросто расстаться. В хорошую погоду приятель, сидя на карнизе, болтал ногами над расстелившимся внизу миром. Провожая Георгия, он предсказал: «Через месяц ты вернешься. С дороги давай телеграмму, я постелю на койку свежее белье, чтоб было где перебедовать, пока твои старики примирятся с возвращением». Георгий написал приятелю насмешливое письмо, ругал его колокольню и хвалил свои кедры и сосны, в конце звал к себе: «Лара почище Москвы-реки, в этом не сомневайся, а ноги в комнате можно вытянуть без страха, что въедешь кому-нибудь в рыло!»
О работе он в этом письме не упоминал. Работа была как работа, восемь часов у слесарного верстака, точно такую же он тянул в Москве. Но работа оказалась не такой. Ее надо было не «тянуть», а производить, прикладывая руки и голову. Вскоре начались неожиданности, и это были неожиданности приятные.
Начальник мастерской сказал Георгию:
— Руки у тебя, Внуков, хорошие. Рук — мало. Без мозгов в глуши не уйдешь, тут не конвейер — повторять одно движение. У ребят в штольне с электровозом нелады — помозгуй с ними.
Георгий пытался отделаться от нового задания.
— Я же не электрик.
— Знаю, что не электрик. Потеплее оденься — под землей холодно.
Георгий сложил в сумку инструмент и отправился в штольню. На земле раскидывался широкий день, под землей было сыро и мрачно. Собственно, это была не штольня, а уклон, он уходил полого вниз, в центр горы — где-то там, в морозной глубине, лежало рудное тело, к которому пробивались проходчики. Георгий еще никогда не был под землей, он не торопился, с любопытством осматривался. Огромный коридор, скудно освещенный лампами дневного света, терялся в туманной дали, он был проложен в сплошном диабазе, монолитной породе, не требовавшей специального крепления — голый камень стен и потолка мерцал зеленоватыми огнями. Георгия захватило мерцание камня, оно было сумрачно и ярко, он даже не догадывался, что возможен такой удивительный блеск. «Самоцветная стена», — думал он, поглаживая рукой мокрый диабаз. По камню тонкими пленками стекала вода. «Вот бы к нам в метро — почище
