Чударыч испугался, не случилось ли с ней чего плохого? Она поспешила его успокоить, нет, ничего не случилось, просто захотелось погреться, она долго гуляла на морозе. Лена не знала, почему солгала, она не могла сразу начать с признания.
— Да, мороз, — сказал Чударыч. — Мороз, тьма и ветер. Нормальная погода шестого, предпоследнего годового цикла. Иной она и быть не может.
Лена ухватилась за эту тему. Почему шестой период? Времен года четыре, сейчас последнее из времен — зима, середина зимы.
— Нет, Леночка, не четыре. Вот вы сами поправляетесь — не зима, а середина зимы, а это совсем другое, зима не одна и не одинакова. На наших широтах годовых времен полных семь.
Чударыч с охотой объяснил, что понимает под временем года. Еще писатель Пришвин заметил, что весна меняется в общем закономерно. Он назвал ее периоды — весна света, весна воды, весна цветов и трав. Но ведь и осень разная. Золотая осень сентября, томное бабье лето, разве оно похоже на пронзительную слякоть ноября? Нет, он представляет себе чередование времен года по-другому. И прежде всего, начало года. Разве можно начать с зимы? Мертвая природа, снег, ветер, мороз — нет, это не начало и не конец, смертью нельзя ни начинать, ни кончать, она лишь эпизод единственно вечной жизни, а не ее завершение. Смерть — сама смертна, она — переход от одной формы жизни к другой, не больше. А жизнь — бессмертна, единственное непреходящее — жизнь. Итак, год начинается с жизни. Но жизнь — это вода, без воды нет даже прозябания. Значит, начало года — раскованная вода, весна воды, первая весна, как ее называют в народе — а в таких наблюдениях над природой народ редко ошибается, Леночка, опыт его — опыт тысячелетий. Дальше, конечно, поздняя весна, весна цветов и трав — где она коротка, где растягивается до Ивана Купала. И — лето! Лето одно, так и народ утверждает, так и он, Чударыч, выводит. После лета ранняя осень, с очаровательным кусочком бабьего лета, чудесное время, чуть ли не лучше второй весны — сухо, нехолодно, яркие деревья и травы, пламенеющие закаты, небо — пылающий звездный ковер. Нет, он влюблен в эту осень, пору созревания хлебов и фруктов, время свершения в природе, время жатвы его урожая, целый год готовит себя природа к этому моменту — он любит раннюю осень до слез!
Лена вспомнила, как волновала ее осень в тайге и как горько показалось наступление зимы.
Чударыч снова заговорил. Он остановился на чудеснейшей поре — ранней осени. Дальше идет осень поздняя, природа заболевает, она совершила лучшее в себе, ее на срок оставляют творческие силы. Земля в бреду — ее затягивают тучи, обхлестывает дождем, она опадает, раскисает, тускнеет и засыпает под вой ветра и жестяной шорох листьев. Вот какая это пора — разве не возмутительно называть ее тем же именем, что и раннюю осень? А к заснувшей природе подбирается смерть, земля цепенеет в ранней зиме, низшей точке года. Боже, какое это трудное время — глухие тучи неделями закрывают еле выглядывающее над горизонтом солнце, небо обваливается снегом, день серый, он так принижен, что его не всегда заметишь, ночь расползается, чуть ли не на целые сутки, ледяные ветры ревут, грохочут, неистовствуют, мороз крадется, как рысь, поскрипывает, пощелкивает, пощипывает…
— Это наше время, сегодняшнее! — воскликнула Лена. — То самое, что на дворе. Вы удивительно точно, Иннокентий Парфеныч!.. Как сейчас нехорошо в лесу!
Чударыч кивнул головой. Да, конечно, на дворе это время — ранняя зима, пора оцепенения жизненных сил. Но вот наступает знаменательный день, самый короткий и темный в году, поворот к пробуждению. В народе этот день так и зовут: Спиридон на повороте — солнце на лето, зима на мороз, медведь на левый бок. Вдумайтесь, Леночка, в глубокий смысл поговорки. Зима еще разворачивает силы, она идет на стужу, только сейчас готовится торжествовать победу. А где-то уже поднимаются жизненные силы, это видимость, что зима могущественна, жизнь пробуждается — пока еще смутно и слабо, медведь перевертывается на левый бок, но он жив, он лишь уснул! Спиридон поворачивает год на позднюю зиму, на вторую зиму — пору каменных морозов и очищающего неба. Сперва звезды осветят обледенелую, заснеженную землю, потом и солнце, поднявшееся на горизонте, заиграет в снегу. Солнце будет катиться все выше, светить дольше, припекать жарче — этот-то кусочек поздней, второй зимы и назвал Пришвин весной света.
Лене понравилось описание Чударыча, но она сказала:
— Мне кажется, что у вас просто иная классификация времен года. Но имеет ли она практическую ценность? Помните, вы возмущались, что в школах изучают классификацию Линнея? Что ранняя, что поздняя — все равно зима! Ненавижу зиму!
— И первая, и вторая зима — время, конечно, холодноватое. Вы не ходите на лыжах, Леночка?
— На лыжах я хожу, но не очень люблю, — ответила Лена. Она вынула письмо и протянула его старику, дольше откладывать разговор было нельзя. — Иннокентий Парфеныч, вы всегда были мне другом, посоветуйте, что ответить Николаю.
Чударыч не старался быстро прочитать письмо, он, размышлял над ним. Его смущала огромность просьбы Лены. Это был не простой совет, от его слова зависело, как пойдет вся ее дальнейшая жизнь, страшно было произнести это поворотное слово. Чударыч давно уже видел, что она растерялась, ее путали мелкие обиды, обиды — вроде деревьев, скрывающих лес, они затемняют столбовую жизненную дорогу. Конечно, нужно такому запутавшемуся человеку помочь, взять его за руку, провести к дороге, — прямая обязанность старшего перед молодым. Но куда стремится эта девушка? Где пролегает истинная дорога ее жизни? Не ошибется ли он, подтащив ее к кривушке, а не к тракту? Он скажет ей: «Вот он, твой путь — иди!» Она пойдет и запутается, дорога будет не ее — простит ли он себе такую ошибку, простит или она ему?
Чударыч не имел ответа на эти трудные вопросы, он не знал, что посоветовать. Он начал с того, что у каждого свой особый путь в жизни, найти его нелегко, но — обязательно. Иногда говорят, что общество все наготовило, все блага загодя собраны, распоясайся и пользуйся. Чуть ли не так представляют, что жизнь — вроде обеда в столовой, все заранее проварено, прожарено, пропечено, дело твое маленькое — садись за стол, старательно разжевывай и проглатывай. Не так это, ох, вовсе не так! В задачу общества не входит снабжать каждого гражданина порцией индивидуального, особо нужного ему счастья, оно не нянька, которая ведет несмышленыша за ручку и приговаривает: «Не оступись, здесь ямочка, а здесь шагни пошире — лужа, а теперь вправо — мы с тобой идем в садик!»
— Не понимаю, — сказала Лена, пожимая плечами, — выходит, вы отрицаете, что нам отпущены социальные блага?
Чударыч понял, что надо объясниться. Он не отрицает социальные блага, отпускаемые каждому, как можно отрицать такое огромное достижение? Но что значит «социальное благо»? Это то, в чем одинаково нуждаются все члены общества, это всеобщие их потребности, они гарантированы в меру материальных возможностей самого общества. Общество обеспечивает каждому сочлену жилище, работу, образование, медицинскую помощь, отдых, пенсию в старости и прочее в этом же роде. Чем дальше продвигаемся к коммунизму, тем шире становится список этих благ, к ним добавятся еще и такие, как еда, одежда, любые культурные развлечения, поездки, — все бесплатно, все полной горстью, бери, сколько хочешь! И самое главное — все жизненные дороги открыты, все семафоры подняты, в какую сторону хочешь, туда и иди, осуществляй лучшее, что есть в тебе. У тебя влечение к науке — пожалуйста, вот институт, ты мечтаешь быть моряком — кораблей хватит, тебя тянет на завод, в колхоз, на паровоз, в шахту — иди, действуй, все это нужно, стихи пишешь — давай стихи, без них тоже нельзя! Вот как оно поворачивается, Леночка, общество выдает нам важнейшую из гарантий, оно открывает нам возможности — осуществляй себя! Вы не знаете старого общества, а я застал, оно, старое, и сейчас живо, мы отгорожены от него границами, как санитарным кордоном. Там общественные блага не всеобщи, кому до шеи, кому по шее, и светофоры жизни светят по-разному, одним только зеленые огоньки, другим всегда красные. Не читали ли вы прекрасного рассказика Марка Твена «Путешествие капитана Стромфильда на небо»? Попадает капитан в рай и узнает, что величайшим писателем на земле был какой-то неизвестный, а Шекспир с Толстым — третьестепенные, Ньютон — маленький математик, многие его были крупнее, а Рафаэль — неважный художник, и другие знаменитости — мелочь, тысячи имелись поярче их. Но все эти истинные таланты и гении так и не осуществили себя на земле, возможностей не нашлось, величайший писатель умер неграмотным, а художник выше Рафаэля не имел денег на краски и кисть. Удивительно точно описано старое общество!
— О капитане Стромфильде я читала, — сказала Лена. — Иннокентий Парфеныч, я просила вас о
