письме Николая…
Да, да, о письме Николая, он как раз к письму и подбирается, не сердитесь, Леночка, дело очень непростое, надо его по всей сложности… Итак, общественные блага для всех — открытые возможности. Этого еще мало — открыть дороги в жизнь, надо выбрать ту, что единственная тебя устраивает, свою индивидуальную дорогу, и шагать по ней, никто тебя не повезет в колясочке, никто, за тебя не станет передвигать ногами. Тебе помогают осуществить лучшее в себе, а в чем оно, это лучшее, и где его добиваться — твоя личная забота. Общество не гарантирует, что та, в которую ты влюблен, полюбит тебя, а не соседа, и что ты в спорте окажешься впереди соперника, и что в математике ты добьешься большего, чем твой приятель, а стихи твои прозвучат громче стихов Маяковского — нет, этого уж сам добивайся, трудись, потей, радуйся, огорчайся — иди по своей жизненной дороге, чем большего ты на ней достигнешь, тем лучше, тебе лучше, всем лучше. Ты сам должен доказать, чего ты стоишь. Но и обратное верно — каждый стоит того, чего стоит. Человек осуществляет лишь то, на что способен, выше головы не прыгнешь. И вот тут начинается первая, трудность — а правильно ли ты выбираешь свой путь? Отвечает ли цель твоя твоим возможностям? Может, тебе суждено стать известным штангистом, а ты попер в посредственные скрипачи? Может, ты способен вывести новую породу пшеницы, а ты, на тебе, пилот реактивного самолета? Может, счастье твое да и благо общества в том, чтобы помочь вот этому, влюбленному в тебя мальчишке, стать крупным механиком, а ты увлечена футболистом, с которым через год рассоришься? Допросите себя, Леночка, придирчиво допросите, не в том ли цель вашей жизни, чтоб прошагать ее рядом с Николаем, плечом к плечу, рука об руку?
— Ну, что вы! — сказала девушка. — Конечно, нет. Не один Николай на свете. Любовь необходима, как вода, хлеб и воздух, без нее немыслимо. Но смысл жизни не в том, чтоб только пить, есть и дышать, также и не в том, чтоб любить, нужно еще что-то.
— Правильно. Необходимое, вернее, неизбежное — целью не является, стараются достичь того, что может выпасть на долю, а может и нет, если его не добиваться всеми способностями души. Ну, а в чем же вы все-таки видите смысл своей жизни?
На этот прямой вопрос Лена ответить не сумела. Она перескакивала с мысли на мысль, забормотала и совсем запуталась. Чударыч, пожалев, прервал ее:
— Скажите, Леночка, для чего вы носите городскую одежду, когда все девушки давно в стандартном обмундировании?
— Не понимаю, почему вас это занимает? Мне и так проходу не дают.
— И правильно, что не дают. Необыкновенное явление, всех поражает. И смысл здесь чуют глубокий. Так все же — для чего?
Обычные объяснения, какими Лена отделывалась от подруг, вдруг показались ей малоубедительными.
— Как вам сказать? Не нравятся мне полушубки и ватные брюки. К своему я больше привыкла.
— Давайте разберемся, что такое «не нравится» и «привычка», — продолжал старик. — И тогда, возможно, найдем ответ и на письмо Николая. Стандартная одежда для местных условий удобней — легка, тепла, не стесняет движений. Но вы предпочитаете старую, городскую, сносите ради нее неприятные вопросы и насмешки. Так ведь? А почему? Нет, вправду, почему вам нравится малоудобная, странная здесь одежда? Да потому, что она связывает вас с прежней жизнью, это последний ее осколочек, вам трудно с ним расстаться. Мыслями вы там, в Москве, с Николаем.
— Вот уж ничуть! — возразила девушка. — Ничего общего не имеет моя одежда с Николаем. Я ее ношу, не думая о нем.
— Второе, Леночка. Другие девушки говорят о работе, о ребятах, о зарплате — они в сегодняшней жизни. Вы как-то одно время стали вживаться в сегодняшнюю жизнь, а теперь опять перестали. Боюсь, рано или поздно вы убежите, тем более, что и попали сюда случайно, не по влечению души.
Это была правда, Лена должна была признаться про себя. Правда ее возмутила, она колола глаза, Лена не хотела такой правды. Она не желала вспоминать, как еще вчера мечтала о возвращении, писала покаянное письмо. Назад в Москву она не возвратится, это решено окончательно, она приехала сюда, хоть и случайно, но добровольно, так же добровольно останется. Потом Лена снова спросила:
— Что мне ответить Николаю на его оскорбительное письмо?
— Такое ли уж оскорбительное, Леночка?
— Да, оскорбительное! Я для него по-прежнему лишь деталь его собственной жизни, важная, как обстановка в комнате, но — деталь! Никогда я с этим не примирюсь!
— Тогда это самое и отвечайте, что мне сказали, — посоветовал старик. — Раз вы пускаете корни здесь, зачем вам Николай? Он сюда не приедет, это ясно из письма. И в другом вы правы — не один он на свете, найдете еще парня себе по душе.
Девушка задумчиво проговорила:
— И по-моему, так. Уехать ради одного того, чтоб выйти за него замуж? Не годимся мы с ним в супруги. Столько кругом несчастных браков, еще один добавится. Я очень рада, Иннокентий Парфеныч, что и вы, как я, теперь я знаю, что поступаю правильно.
Она говорила спокойно, но Чударыч догадывался, как нелегко ей дается спокойствие. Ее лицо, побуревшее от мороза и ветра, стало серым. Только большие, почти квадратные глаза светились сумеречным голубоватым блеском, как всегда у нее бывало при волнении, и от этого — одними белками — сияния ее некрасивое лицо вдруг стало одухотворенным, привлекательным. Девушка опустила голову, она увяла, всех ее сил хватило лишь на тяжелое решение. Чударыч шепнул, наклонившись очень близко, словно то, о чем он говорил, нельзя было объявить громко:
— Не терзайтесь, Леночка! Жизнь только начинается. Сколько вы прожили своей, самостоятельной, без папы и мамы? Года два-три, правда? А жить своей жизнью, взрослой, надо полусотню, не меньше. Первый блин комом, кто этого не знает!
Лена в ту ночь долго не засыпала. Она писала ответное письмо Николаю, совсем не похожее на те, прежние, что не были отправлены. Она покрывала строчками страницу за страницей, нельзя было одним холодным словом рубить, как топором, — каждую нить, связывавшую с прошлым, требовалось разорвать отдельно. Она все припомнила Николаю, все поставила ему в упрек. В письме ее перемешивались и собственные наблюдения и представления, усвоенные из книг, и толкования Чударыча. «Любовь не только чувство, любовь — это дело, огромное, страшно важное, великое дело, — писала она, — а какими делами ты доказал свою любовь? Вот почему я не верю в нее, вот почему мне не надо ее, вот почему я ушла от тебя и никогда больше не вернусь!» И окончила она страстными, жестокими, злыми словами, сама расплакалась над ними: «Забудь меня, совсем забудь, как я тебя забываю, хотя я, в самом деле, очень тебя любила!»
Утром Лена достала еще ни разу не надеванную зимнюю одежду — шапку-ушанку, ватные брюки, телогрейку, полушубок. Старое — из того, что полегче, — она уложила в чемодан, пальто сунула под простыню — будет мягче спать. Схватив письмо, она побежала на почту, чтоб сдать его авиазаказным. После почты надо было в столовую, но ей не хотелось есть, да и было поздно.
Лена направилась на стройучасток. Ее обгоняли, удивленно оглядывались, ее преображенный вид всех поражал. Взобравшись на четвертый, заканчиваемый этаж, Лена осмотрелась. Все, как обычно, — серо, холодно, снежно. Непроницаемые тучи навалились на лес, ледяной туман скрывал дали, шуршала пронзительная поземка.
Вот он и приходит, самый темный день года — Спиридон на повороте…
Часть вторая
КАЖДЫЙ СТОИТ ТОГО, ЧЕГО ОН СТОИТ
