помощнике говорили с ненавистью, как о преступнике. Светлана передала, что Валя обошлась сама, так она сказала в ответ на прямой вопрос врача — девушки качали головами…
Ожесточенные споры перенесли в столовую. Это было единственное место в поселке, где ежедневно встречались все новоселы. За каждым столиком толковали о Дмитрии и Вале, Мише и Васе, борщ дважды остывал, прежде чем выяснялись точки зрения. Георгий предложил свой проект. Он начал с того, что случай с Валей сугубо индивидуальный, но по любому индивидуальному поводу можно поднять всеобщую шумиху. Нажимать на местное начальство, давить на врачей — пустая трата времени. Что могут, они делают, а чего не могут, того и спрашивать не надо. Нужно послать тревожный сигнал в верха. Так и так, бывшая столичная молодежь, затерянная в глухом углу, взывает о квалифицированной помощи — срочно протяните руку! И подписи, с десяток, не больше. Есть у меня знакомый, не то мужчина, не то женщина, не помню, кто там сейчас — короче, министр здравоохранения — вот прямо к нему, минуя промежуточные инстанции.
Леша воскликнул, изумленный:
— Министр здравоохранения — твой знакомый?
Георгий с жалостью посмотрел на него.
— Конечно. Разве ты не знал? Я болею, он меня лечит — приятели! Итак, принимается?
Смелая простота плана пришлась всем по душе. Лена считала, что лучше не придумать. Леша испытывал облегчение, теперь Светлана не упрекнет, что он ничего не делает, чтобы помочь подруге.
— Пошли на почту! — заторопился Леша. — А то закроют на перерыв.
На почте Георгий переписал телеграмму на бланк. Подумав, он поставил еще один адрес: «Председателю Совета Министров СССР».
— Чтоб было крепче! Министр, зная, где находится копия просьбы, проявит максимум оперативности. Мой жизненный принцип — чем выше, тем ближе.
Он протянул бланк телеграфистке.
— Девушка, поторапливайтесь! Срочная в два адреса. Чтоб через час лежала на столе, кому адресована.
5
Болезнь Вали на время оттеснила другие интересы. О ней толковали и на отдыхе, и на стройучастке, в клубе, и на улице друзья больной и Дмитрия, и люди, не знакомые с ними. Когда Надя и Вера выходили из больницы, к ним торопились с расспросами — как Валя, нет ли ухудшений? Георгий оказал Леше, пожимая плечами:
— Мал, мал наш мирок. Один человек заболел — все потеряли голову. В Москве ежедневно сотни болеют — кроме родных, никто особенно не огорчается.
— Вы объясняете это крохотностью нашего мирка? Подыщите что-нибудь умнее, Георгий!
— Пожалуйста! У нас мало событий, естественно, что такое происшествие всех всколыхнуло. Теперь подходит?
— Нет, конечно.
— Тогда последнее. Раньше мы жили среди устоявшейся, не нами созданной жизни, привыкли к ее огорчениям и радостям, как независимо от нас данному. А здесь мы, так сказать, на целине жизни — сами вспахиваем ее для себя. И несчастье даже с незнакомым расстраивает нас, как недопустимое отклонение от нормы. Надеюсь, высокие мотивы этого объяснения вам понравятся больше?
— Да, больше. Но не тем, что высокие, а что — правдивые!
Георгий иронизировал лишь для вида. Лена отвергала поверхностное видение мира, он честно старался проникнуть глубже. Его понемногу увлекало это непростое занятие — в хаосе событий отыскивать глубинные закономерности. Другие не обладали философским складом его ума, но чувствовали так же. Ему удалось напасть на самое важное в том, что можно было бы назвать «общественным чувством» в поселке. Несчастье Вали вызвало сочувствие к ее страданиям, но потрясло не этим. В нем вдруг раскрылся серьезный вывих создаваемой всеми сообща жизни, что-то в ней получалось не так, раз становилось возможным такое событие. Все несли за это вину, ни один не мог полностью устраниться — и все старались помочь Валиной борьбе со смертью каким-то собственным усилием.
Игорь был, вероятно, единственным, кто горевал вместе с другими, но, оставаясь один, забывал о Вале и Дмитрии. Он по-прежнему не мог совладать со своими маленькими личными заботами. Помощь Семена и непрерывные думы об одной работе, хоть и медленнее, чем он желал, привели к перелому — он постепенно подобрался к норме, иногда перевыполнял ее немного, иногда недовыполнял на два-три процента, во всяком случае, уже не числился в отстающих. Он понял, наконец, истинную причину своих бед, она была в нерасчетливости, а не в слабосилии, как он думал раньше. Теперь он это знал точно. У своего рабочего места он без надобности суетился и уставал от суетливости, а когда приходилось по- настоящему напрячься, уже не хватало пороху. Он изучал каждый свой поворот и шаг, бормотал вслух: «Так, Не так! Раз и два — так! Раз и два — так!» Вера удивлялась — ты что, уроки зубришь или стихи читаешь? Он нетерпеливо отмахивался — какие там стихи! — и продолжал в том же, строго рассчитанном темпе движений. Вера старалась попасть в его темп — также, как он, размеренно подкладывала кирпичи, аккуратно расстилала раствор — с каждой неделей они работали дружней. Она говорила, улыбаясь своему медленно нараставшему умению:
— Знаешь, Игорек, из нас, пожалуй, сделают каменщиков.
Но в середине января вся эта с трудом изученная техника кладки стала ненужной. Треть бригады перебросили на штукатурные работы, треть — на дерево. Дверей и окон наготовили впрок достаточно, но досок на полы и перегородки не хватило. Игоря с Верой перевели в плотницкую. Вера обрадовалась, когда вошла в теплый цех, забитый бревнами, штабелями готовых досок, опилками и стружкой, наполненный густым запахом древесины, визгом механических пил и чирканьем рубанков.
— Игорек, здесь лучше, здесь много лучше!
Игорь недоверчиво покачивал головой. Он теперь боялся всякой новой работы. Он вспоминал неудачи с тачкой, муки в котловане, отчаяние от провалов на кладке стен — нет, новое страшно уже тем, что оно — новое. У него дрожали руки, когда он брал рубанок. Несколько досок он и вправду запорол, нажив одновременно кровавые мозоли на ладонях. Затем стало легче, а потом его перевели на пилу. Мастер нашел, что Игорь ловок, хотя и не очень старателен. Игорь удивился, он думал о себе, что старателен, но неловок. И в деревообделочном цехе он изучал свои движения так же педантично, как до того на кирпичной кладке. Здесь это было проще — движения диктовала пила, она была неумолимым и точным учителем.
Бригаду их не раскомплектовали, хотя и разбросали по разным объектам — все это были временные занятия, скоро предстояло возвратиться на старый участок для строительства второго ряда домов. Вася успевал за смену справиться со своим уроком и обежать рабочие места других членов бригады. Игорю не нравилось его поведение. Вася снова кипел, как во время египетских событий, но на этот раз тревожили его пустяки. Васю выводила из себя черствость Миши, он не переставал твердить об одном этом.
— Это же система! — вдалбливал он Игорю. — Сперва он над тобой поизмывался, теперь ему на Валю начхать, выдюжает она или загнется — как это вытерпеть, я тебя спрашиваю?
Игорь сказал ему однажды с прямотой, на которую не всегда решался:
— Почему ты думаешь лишь о том, кто к кому как относится? Мы приехали сюда для работы, а не для выяснения отношений?
Вася разозлился.
— А кто работает — рычаги или люди? Я хочу понять людей, каковы они. Все мы ошиблись в Мухе — он дрянной человечишко.
Игорь напомнил Васе, что недавно тот ругал их всех, даже себя не пощадил. Васе напоминание не понравилось. Некоторое время он больше не говорил о Мише, потом отправился к Семену. Семен с Надей заканчивали южный фасад дома. Семен слушал Васю и работал.
Вася с ним был осторожней, чем с Игорем. Семен не терпел дрязг, его увлекала лишь работа: своя и чужая. По дороге на свой участок Семен осматривал все соседние, прикидывал в уме, как идет дело на
