— Вы хорошо выучили урок, Сережа, ставлю пятерку. На следующий раз возьмите опять сколько сможете.
Умножающиеся в тетрадях пятерки вызвали у мамы нехорошие подозрения. Она откровенно поговорила с учительницей. Не слишком ли Ольга Николаевна добра? Сережа известный лентяй, он только два дела любит — читать книги и бегать по улицам. И странно бегает — это все знают: несется как оголтелый. Потом вдруг остановится и остолбенело смотрит перед собой — а впереди ничего нет. Сколько раз и она, и соседи, и даже Осип Соломонович это видели! Многие сочувствуют: не удался сынок, Зинаида Сергеевна, не огорчайтесь, медицина и пострашнее дурь излечивает — дело времени. Как же может такой несерьезный мальчишка получать пятерки? Он же туповатый! Ольга Николаевна оправдывалась: что вы, Зинаида Сергеевна, Сережа мальчик способный, даже очень способный. И учится хорошо, претензий к нему нет, все, что задано, выполняет — отметки справедливы.
Вечером мама возмущалась:
— Осип, поверь мне, Сережа обманывает учительницу. Чтобы он каждый раз получал пятерки? Да ни в жизнь не поверю! Он же полчаса на стуле не усидит, шило у него в этом месте! Что же это за ученье без усидчивости? Нашел способ — и обманывает на пятерку.
— Сережа обмануть может, — соглашался отчим. — Но в данном случае, Зина, я думаю, он учится без обмана. Может, не на пятерку, а на верную тройку, ну, на снисходительную четверку управляется. Берется мальчик за ум.
— Чтобы браться за ум, надо его иметь, а голова пустая! — отрезала мама. И пригрозила: — Приду на урок, сама послушаю, как отвечаешь.
Я надерзил обоим. Дерзость была единственной защитой.
В обвинениях мамы (они повторялись) правда мешалась с обманом — и, к несчастью, подтверждала обман. Полчаса усидеть на месте действительно было свыше моих сил. К тому же она всего не знала: при ней я только срывался со стула, подзывал Жеффика, гладил его или учил стоять на задних лапках. Или говорил: «Я в уборную» — и выбегал на улицу. Но если меня никто не видел, я вскакивал с диким индейским кличем, катался по полу, хохотал и визжал.
Но была и другая правда — и мама не считала ее важной, даже если знала. С криком «Хватит!» я внезапно прекращал бешеную возню, садился на книгу — и целых полчаса больше не было иного мира, кроме того, что разворачивался на страницах учебников. За пятерки я не отвечал — это было дело Ольги Николаевны. Но и обмана не было!
Мамины обвинения добром не кончались. Лишь присутствие Осипа Соломоновича смиряло мать, скорую на поучения и расправы, и лишь оно заставляло меня укорачивать свой несносный, длинный и несдержанный язык.
Занятия с Ольгой Николаевной продолжались. Мама ни разу не пришла послушать мои ответы — думаю, боялась дикой истерики, которую я неизбежно закатил бы после ухода учительницы.
Однажды Ольга Николаевна поинтересовалась, что я читаю. Книги были хорошие (во всяком случае — я так считал). Как раз в это время я прикончил Луи Буссенара — роман о мальчишке чуть постарше меня, сорвиголове, который творил чудеса на войне в Африке, и перешел к другому, еще более увлекательному чтению — «Пожирателям огня» Луи Жаколио. Какая книга будет следующей — понятия не имею. Почему бы мне не записаться в детскую библиотеку? — поинтересовалась Ольга Николаевна. У нее там подруга, Александра Марковна, чудесный человек, ее все детишки любят — хорошо бы и мне пойти к ней.
— Я сегодня же расскажу ей о вас, Сережа, — сказала Ольга Николаевна. — А завтра смело идите в библиотеку.
В библиотеку я пошел, но отнюдь не смело. Меня одолевала робость, страшило просторное здание в Книжном переулке (уже само название внушало благоговение) — он был странно тихим по сравнению с громыхающим и вопящим рядом Привозом. Высокие, полуциркульные окна читальных залов свидетельствовали: за ними хранятся миллионы книг (меньше чем на миллионы, я, естественно, не мог согласиться).
Детское отделение библиотеки начиналось с парадного хода, он вел в гардероб. Из гардероба выходили в абонемент. В абонементе меня встретила Александра Марковна. Пятьдесят семь лет прошло с того радостного дня, когда я впервые увидел эту женщину. Ее, несомненно, уже давно нет на свете, а она все стоит перед моими глазами — низенькая, довольно полная, чуть сутуловатая, очень подвижная и очень серьезная. Она, наверное, умела и улыбаться, но я не помню ее улыбки. Зато она была проницательна и добра.
— Что ты будешь читать, мальчик? — спросила она. — Назови своих любимых писателей.
Говорить об авторах Натов Пинкертонов с Никами Картерами и мадридских (а равно парижских с берлинскими) тайн в строгом здании библиотеки было не совсем удобно. Но у меня имелся набор любимцев другого сорта — и я огласил его: Жюль Берн, Майн Рид, Фенимор Купер, Густав Эмар, Луи Жаколио…
— Книги хорошие, — одобрила она. — Сейчас подберу тебе парочку. Когда прочтешь, принеси.
Я принес их на другой день. Она удивилась: так быстро? А запомнил? При быстром чтении многое пропускаешь… Этого она могла бы и не говорить: книги, даже наспех, единым духом проглоченные, я запоминал в мелких деталях — и на годы. Александра Марковна расспросила меня — и осталась довольна.
— Сегодня дам тебе три книги — две твоих любимых писателей, а третью я подобрала сама — «Оливер Твист» английского автора Диккенса. Может, тебе понравится.
«Оливер Твист» мне не просто понравился — он меня захватил, взволновал, очаровал. Пришлось задержаться на пару дней: быстро закончив роман, я тут же начал его перечитывать. Говорят, второй раз читают медленней — у меня выходило наоборот: при повторе я многое пропускал, зато смаковал выигрышные эпизоды. И запоминал их как в знаменитой рекламе пива: если и не навсегда, то на первые сто лет.
Однажды Александра Марковна спросила:
— Ты любишь читать пьесы? У меня есть хорошие.
Пьесы я любил смотреть. После безработицы отчим определился не в типографию, а в профсоюз журналистов. У него стали появляться билеты в оперу и драму. Вначале он ходил с мамой, потом передоверил посещение театров мне. До того, как эта моя служба превратилась в наслаждение, остались год или два. Но многие пьесы и либретто я уже знал почти наизусть. Как их можно читать? Это делают только суфлеры! Пьесы надо смотреть.
— Ты все-таки возьми этот томик Мольера. Переводы прозаические, не в стихах — тебе будет легче.
Мольер был великий шутник, это я понял сразу. Нельзя было не хохотать, читая о проделках Скапена и лукавстве Сганареля (тоже парень жох!). Я попросил еще — и получил Шекспира. Александра Марковна не забыла и о Майн Риде, и об Эмаре, и о Буссенаре, и о Рони старшем, но, когда я отказался от приключенческих романов, одобрительно кивнула.
— Я так и думала, — сказала она, — что ты скоро перерастешь своих старых любимцев, потому что появится новая любовь.
Новая любовь появилась не сама собой — ее привили. Александра Марковна не только подбирала книги — она устраивала их обсуждения. Раз в неделю самые активные читатели приходили в читальный зал и рассказывали, что понравилось, что — нет. Дневные разговоры с Жеффиком и ночные пересказы, как выяснилось, были неплохой школой ораторского искусства. «У тебя хорошо подвешен язык», — не раз говорили мне впоследствии. «А у тебя, Сережа, хороший язык — грамотный и точный», — заметила как-то Александра Марковна. Я стал одним из лидеров читательского клуба. В конце каждой нашей встречи Александра Марковна предлагала новые книги — она рассказывала о них достаточно подробно, чтобы заинтересовать, и не слишком детально, чтобы не оттолкнуть: «Я это уже слышал — зачем читать?».
Мы ходили в наш клуб не просто с охотой — с радостью. Но вскоре мне пришлось расстаться с детской библиотекой.
— Ты перерос нас, Сережа, — грустно заметила Александра Марковна. — У нас нет того, что тебе нужно. Здесь очень небольшой фонд — мы такая маленькая библиотека! Я уже давно подбираю для тебя книги во взрослом отделении. Они согласны тебя принять, хотя тебе только четырнадцать, а у них записывают с шестнадцати.
