душу на листах белой рулонной бумаги — каждое письмо не меньше метра в длину.
Фира Володарская вторглась в мою жизнь как раз в разгар переписки с Раей.
Сперва она поглядывала на меня без интереса. Ей было не до того — теснили поклонники. Самая красивая девочка школы, она не только знала об этом, но и умело этим пользовалась. Фима, боевой секретарь нашего второго отряда, назначал пионерские сборы лишь на те часы, какие были удобны Фире. Гриша Цейтлин, знаменитый горкомовский пионерорганизатор, бывая у нас, всегда находил минуту (а иногда — час), чтобы поговорить с ней. Генка, мой будущий друг, в нее влюбился — очень по-настоящему и очень по-своему: ходил поодаль, никогда не приближался, молча смотрел, молча слушал, что она говорила другим (к нему Фира обращалась редко)… Он был похож на шиллеровского рыцаря Тогенбурга (у меня был пик увлечения Шиллером), молчаливо и долгие годы вздыхавшего у окон так и не признавшей его возлюбленной. Я еще не начинал любовного спринта (до этого оставалось несколько лет), но уже тогда мог бы цитировать (если бы, конечно, знал цитату) строчки Саши Черного о том, как должен держать себя подлинный Дон-Жуан, а не слезливый немецкий барон:
Словом, я не раз потешался над молчаливой неуемностью Генкиной страсти.
Шуточки такого рода прекратились, когда «внимательные взоры» Фиры обратились на меня. Это совершилось в ее обычном стиле. Фира споткнулась, когда шла на очередное мопровское заседание. Причем именно в тот момент, когда мы поравнялись. Она охнула, сжала губы и закачалась на одной ноге. Я кинулся к ней.
— Сильно ушиблась, Фира?
— Немного. Постою и пойду.
— Обопрись на меня — так будет легче.
Она взяла меня под руку. Я еще никогда не ходил под руку с девочками. Это было довольно приятно, но чертовски неудобно! Она мужественно проковыляла со мной до школы, а после собрания сообщила:
— Мне уже лучше, но я боюсь идти без помощи. Проводи меня.
Обычно роль провожателя доставалась Фиме. Он не любил уступать свои привилегии и ревниво осведомился:
— А со мной идти не хочешь?
Она ласково ответила:
— Очень хочу, Фима. Ты живешь ближе ко мне, чем Сережа, тебе еще удобней. Иди с нами!
Несколько дней Фима сопротивлялся, потом сердито сказал:
— Теперь она хочет дружить с тобой. Подумаешь, очень мне надо! Я не страдалец по этой части.
Фира перестала хромать, когда выяснилось: можно не беспокоиться, моя роль бесповоротно определена. Это было едва ли не главное Фирино оружие: она умела в нужный (для себя) момент предстать очень слабенькой — сразу хотелось ей помочь. Она раньше других девочек поняла: это очень сильное преимущество — быть слабым полом. Она умела льстить тому, кто ее заинтересовал, она подчеркивала его достоинства — и в первую очередь силу.
Я не был исключением — попался, как и все остальные.
Гена вознегодовал. Он давно примирился с Фимой — как с горькой неизбежностью, но моего появления не стерпел. Он решил разобраться, кто я такой, — и следил уже не только за Фирой, но и за мной (даже когда я был один). Он смотрел на меня хмуро и недобро — это замечали почти все. Вася решил вмешаться.
— Слушай, чего Генка на тебя вызверивается? Давай его отлупим!
— Не вижу причин.
— Тогда он отлупит тебя, можешь не сомневаться.
— Я дам сдачи.
— Правильно! А я тебе помогу. Так отмантузим, что любо-дорого. Давно пора. Ходит, будто чем-то недоволен, ни с кем играть не хочет. Как стерпишь?
— Буду терпеть, пока сам не кинется. А твоей помощью, если понадобится, воспользуюсь.
— Обязательно понадобится, честное пионерское!
Ситуация разрешилась совершенно неожиданно. Гена остановил меня после уроков.
— Слушай, Серега, — сумрачно сказал он, глядя в сторону. — Давай поговорим.
— Давай, — согласился я — и сразу понял, что готовится драка. Я огляделся: Вася уже умотал, он всегда выскакивал первым. Придется отбиваться собственными кулаками. — Где хочешь говорить?
— Посидим во дворе, на скамеечке.
Я успокоился. Школьный двор — самое неудобное место для драк, по нему шляются ученики, ходят учителя. Мы сели на скамейку.
— Так о чем будем говорить, Гена?
Он хмуро размышлял, уставясь в землю. Это было решительно непохоже на подготовку к драке! Я повторил вопрос.
— Хочу с тобой дружить, — неожиданно выпалил он. Я не сообразил, что ответить. Генка поднял голову и посмотрел на меня — очень внимательно и грустно. Он, похоже, ждал, что я не соглашусь — это его заранее огорчало.
— Или ты не хочешь?
Я сказал первое, что пришло в голову, — и, как всегда, оно было самым нужным и важным.
— А как же Фира? Разве ты не сердишься, что я с ней дружу?
Он покачал головой,
— Сердился. Но это прошло. Какое я имею право? Она на меня и не смотрит. По-настоящему ей никто не интересен, так я думаю. Взрослые комсомольцы (тот же Гриша из горкома) пытаются ухлестывать… Она только забавляется. Вот почему хочу дружить с тобой.
Я наконец отошел от неожиданности.
— Не понимаю: какое отношение ее забавы имеют к дружбе со мной?
— Прямое, — ответил он серьезно. — С тобой она не забавляется, а дружит по-настоящему. Хочу понять: почему?
— Могу дать хороший совет — спроси у нее. Сразу все узнаешь.
— Ничего я не узнаю! Она все запутает. Она со мной даже не играет — просто смотрит сквозь. Будет она откровенничать!
— Не вижу, чем могу помочь.
— Это же просто, Серега! Начнем дружить — я сам пойму, кто ты такой. Хочется в тебе разобраться. Я же ни с кем не дружу, сам видишь. А с тобой — могу.
Мне показалось, что я все понял — и понимание это было недобрым. Он захотел стать поближе ко мне, чтобы приблизиться к Фире. Я мог поделиться книгами и даже деньгами — но отдать подругу был не в состоянии. И до конца жизни так и не научился уступать кому-нибудь женщин, в которых влюблялся. В этом смысле я законченный эгоист! Я всегда готов был драться за свое право дружить и любить. И я немедленно принял вызов.
— Отлично. Будем дружить. Начнем немедленно. Что станем делать?
— Пойдем ко мне. Я покажу дом, посидим в саду — у нас хороший сад. Посмотришь, как я мастерю механизмы — тебе понравится. Я уже немало придумал.
— Ты изобретатель?
— Только стараюсь. Не всегда получается. Мне помогает папа. Сергей Станиславович тоже дает хорошие советы.
— Пойдем, — решил я. — Посмотрим твои изобретения.
Генка жил на краю Молдаванки. Там уже не было улиц — только хаотично разбросанные домики.
