остановилось.
Позади тела, метрах в десяти, стоял одноэтажный дом, на крылечке которого и горела та самая лампочка, освещавшая сад. С края был пристроен гаражик, в котором, вероятно, он прятал свою колымагу, ту, что наехала на меня. Входная дверь была прикрыта. Домик представлял собой старое трухлявое строение, довольно большое, но почему-то всего с двумя окнами, в одном из которых горел тусклый свет, едва различимый сквозь плотную ткань занавесок. Серый, слегка обшарпанный от старости, дом казался спокойным и неприметным. Осмотрев забор, я приметила калитку, через которую можно было выбраться на волю. За забором не было видно других огней. Стало быть, этот дом стоял в отдалении от других, если они были. Что если встать и ударить его бутылкой по голове? Но как это сделать со сцепленными руками?
Внезапно я услышала, как он прекратил копать, воткнул лопату и вылез. Всё моё тело замерло, дыхание остановилось, глаза закрылись. Его шаги приближались. Он грубо схватил меня, перевернул и решил привести в сознание шлепками по лицу. Мне не хотелось размыкать век. Бах, бах. Новые и новые шлепки. Он начал трясти меня за плечи. Я открыла глаза и увидела в темноте его бешеное лицо.
На вид лет тридцать, небритый, воняющий перегаром. Зубы кривые, налезающие друг на друга и жёлтые. Руки сильные, волосатые и пахнущие табаком. Волосы тёмные, небрежно зачёсанные назад, судя по всему, никогда не знавшие ни шампуня, ни стрижки. Но самое страшное, от чего я пришла в дикий ужас, сковавший всё мое тело, это его глаза. Звериные, бесцветные и безжалостные. Один смотрел на меня, а другой, не подчиняясь хозяину, – куда-то во тьму, в направлении старухи.
– Проснулась? – Мне в лицо ударила жуткая вонь из его рта. Первый раз я была поражена той нежностью, которая засквозила в его тоне. Однако его взгляд – взгляд убийцы – не изменился.
– Да.
– Выпей за упокой моей матушки.
– Что?
– Водки. Сейчас принесу. – Он приподнял меня и помог сесть поудобнее.
– Лучше бы воды.
Я наблюдала, как неуклюже он двигается. Интересно, с чем же связаны такие перемены в его характере? То жестокий, то трепетно-нежный. А этот безумный взгляд! По моим рукам забегали мурашки. Мне показалось, что он сумасшедший. Всё верно: если человек не требует выкупа, значит, он психически не здоров, значит, у него другие намерения.
– Пей. Пока я добрый. – Он подставил рюмку к моим губам. Ту рюмку, из которой ещё недавно пил сам. Меня передёрнуло от отвращения, хотя я сама воняла потом, мочой и выглядела наверняка не лучше него.
Быстро выпив, я почувствовала, как содержимое рюмки обожгло мой пищевод, а затем и желудок. Приятное тепло растеклось во всём теле, через минуту ноги стали словно чужие, отказались подчиняться. Подняв голову, я посмотрела на него. Он сидел рядом, уставившись на труп. Сейчас он был похож на брошенного ребёнка. В его глазах застыли слёзы, а на губах блуждала кривая ухмылка.
Тяжёло было догадаться, что она означает, но, скорее всего, какое-то подобие боли от смерти близкого человека. В моей голове роились тысячи мыслей. Он оставил меня в живых. Поит водой, кормит. Наблюдает, как я мучаюсь. Ставит один, только ему понятный, эксперимент. Кто он такой? Зачем я ему? Кем он является в том мире за пределами этого забора? Тупым неудачником, который боится подойти и заговорить с женщиной? И все над ним потешаются. Или жестоким садистом, который задушил трёх бывших жён? А может, тихим скромным учителем младших классов?
Но я принадлежу ему, нахожусь полностью в его распоряжении. Ему нравится играть в бога. Захочет – придёт и тихонько удавит. А захочет – надругается. Как кто-то может держать меня взаперти без моей воли?! Так хочется жить и любить! Я так ждала это лето…
Нужно что-то предпринимать. Я должна изучить его, выработать стратегию поведения, придумать, как с ним обращаться. Бояться его, остерегаться и пресмыкаться, моля о пощаде? Или попытаться понравиться, заставить себя полюбить?
Необходимо что-то делать, чтобы остаться в живых. Если хочет меня, пусть имеет. Всё что угодно. Потерплю, потяну время. У меня мало шансов, зато есть надежда, что, оставшись в живых, я обязательно убью его. Мне захотелось причинить ему нестерпимую боль, вспороть его жалкое брюхо, вынуть оттуда кишки, растоптать их, размазать по асфальту. Только бы получить такую возможность, а уж воспользоваться ею я сумею! Всё для того, чтобы услышать его беспомощный вой и увидеть его скорченное от боли тело.
– Как тебя зовут? – Я решилась начать разговор.
– Гена.
– Отчего она умерла, Гена? – Рюмка водки прибавила мне смелости.
– Плохо себя вела, – он взглянул на меня с такой дикой ненавистью, что я пожалела о заданном вопросе.
– Ты держал её в той же комнате, что и меня? – Мои плечи дёрнулись от страха, но я постаралась придать лицу самое наивное и ласковое выражение, на которое только была способна.
– Это она меня там держала! – Повинуясь неведомым инстинктам, он дотянулся правой ногой до трупа и пнул его, скривив губы. Так поступают обиженные маленькие дети, у которых отняли игрушку. Упав на колени, он дополз до неё и присел рядом на землю. – Я так её любил… А она меня предала! И тогда мне пришлось её наказать…
– Мне очень жаль… – Я не знала, что мне ещё сказать, но чувствовала, что нужно продолжать разговор, чтобы укрепить нашу связь, чтобы завоевать его доверие. Наблюдая за тем, как он пристально смотрит на тело своей матери, мне всё четче виделось, что этот человек определённо психически болен. То, как быстро менялись его настроение и тон разговора, наводило на мысль, что он настоящий психопат. При таком раскладе игра, в которую я с ним собиралась сыграть, становилась ещё опаснее.
– Тебе жаль?! Сука! Это ты должна была эту яму копать, если бы не вырубилась! – Бросив на меня разъярённый взгляд, он быстро отвернулся к телу и принялся поправлять матери косынку. – Мамочка, теперь всё будет, как ты и хотела. Будем жить все вместе. Я и невесту себе нашёл. Её зовут Ева.
– Я? – Мне хотелось возмутиться, но от страха задала этот вопрос, как счастливая юная барышня, которой делают предложение. Моя нижняя губа задрожала, а на глазах выступили слёзы. Стало ясно, что он всё-таки собирается меня насиловать.
– Я надел на неё твои наручники, мама. Те, которые ты надевала на меня, – он гладил её по седым волосам, потом вдруг обернулся и плотоядно глянул на меня, – теперь она будет себя хорошо вести. Она чиста. Буду её первым мужчиной.
– Так это её наручники? Но как? – Теперь по моим щекам ручьём лились слёзы. Я пыталась их вытирать о собственное плечо.
– Это всё врачи! Они все думали, что мне нужна помощь. Они говорили маме, что я какой-то не такой, что я больной! – Он встал и направился к качелям, сев, принялся со скрипом раскачиваться. – Говорили, что мне нельзя ходить в школу.
– Почему?
– Заставили маму думать, что я опасен для других детей. Я всё делал не так.
– Чем опасен?
– Ничем. Просто потому, что мне хотелось всё исследовать. Это так интересно! Как-то раз я отрезал девочке косу, чтобы получше её рассмотреть и понюхать. Мама меня наказала. Потом я порезал мальчику руку, хотел посмотреть, что будет, и тогда мама навсегда забрала меня из школы. Это всё врачи ей нашептали! Пугали её! Мы переехали из города сюда, в чёртову глухомань, потому что она стыдилась меня… Или даже боялась…
– А отец?
– Его у нас никогда не было. – Он допил всё, что было в бутылке, залпом, прямо из горла.
– А почему она тебя приковала наручниками?
– Это случилось совсем недавно. Она рассердилась на меня, я наказал Стёпу. Думала, что потом я накажу её.
– Кто такой Стёпа? – Меня всю передёргивало от ужаса.
– Наш пёс, – он указал пальцем на угол дома. Приглядевшись, мне удалось рассмотреть там старую
