Могучая рука срывает с петель хлипкую дверь. В часовню врывается, в сопровождении слуг, высокий худощавый князь с обвисшими усами.
— Подлец! Убийца! Тебе мало было обесчестить мою дочь, ты должен был ещё убить моего сына!
— Папa! — кричит красавица. — Он не виноват! Станислав стрелял первым! А он… он — мой муж!
— Бог мой! — Глаза князя зажигаются яростным огнём. — Княжна Потоцкая выходит замуж за первого попавшегося авантюриста, игрока, гусара, человека сомнительного происхождения!.. Умри же, негодяй!
Выстрел.
Красавица, закрывшая любимого своим телом, оседает на пол.
Ярость застит Газвати глаза. Схватив деревянную скамью, он принимается крушить всё и вся. Старый князь падает с пробитым виском, слуги в ужасе разбегаются.
Княжна, умирая:
— Любимый! Всегда… мой… пока смерть… разлучит…
Газвати бросает ксёндзу под ноги золотой флакон:
— Это должно возместить твои убытки.
Пошатываясь, уходит в ночь.
Под утро ему встречается странствующий дервиш-слепец, который берёт его в поводыри. С тряпичной сумой и мисочками для подаяний они бредут от одного города к другому, пока не приходят в Маскат.
Здесь дервиш определяет Газвати в ученики к магу. За семь лет учения Газвати овладевает премудростями колдовства, учится понимать язык животных, постигает тайны философского камня и наконец узнаёт, подобно птицам Алишера Навои, что его имя означает 'Конец Скитаний'.
Распрощавшись с магом, он возвращается в Англию, прихватив мешок изготовленного алхимическими средствами золота. После длительного путешествия он высаживается в Дувре, где узнаёт, что Газвати успешно завершил обучение в колледже Св. Троицы и открыл врачебную практику в Истсайде. Пока он решает, как ему поступать дальше, на постоялом дворе у него крадут кошель с остатками золота.
Укутав ноги пледом, он катит на дилижансе в Лондон, поглядывая в окно и попивая виски из плоской фляги.
В этот момент ему является Судьба в образе очаровательной незнакомки. Газвати осыпает её упрёками. Он поочерёдно требует вернуть ему золото, жену, сокровища гарема, брата-жандарма, саквояж. Судьба отвечает на всё отказом. Тогда он просит вернуть всё к исходной точке. Судьба соглашается.
Газвати просыпается на пристани в лохмотьях и понимает, что был одурачен.
Владимир Коробов
Иванов и Кантемиров: комната № 27
Совместная история Иванова и Кантемирова начинается с того момента, когда теплым осенним вечером года одна тысяча девятьсот девяносто девятого Кантемиров увидел в окне лицо незнакомого человека и внезапно осознал, что смертен.
С другой стороны, эта история начинается с того момента, когда Иванов заглянул в ярко освещенное окно на первом этаже трехэтажного особняка и впервые помыслил себе лучи света, проникающие на самое дно Мирового океана.
Таким образом, завязка этой истории совпадает с обоих концов, и поэтому ее можно хотя бы начать, пока не слишком задумываясь о продолжении.
В том, что Иванов и Кантемиров увидели друг друга, не было ничего фатального. Каждый день тысячи людей видят друг друга, и ничего не происходит. Увидеть — означает расположить другого в пространстве своего зрительном представления, но Кантемиров никак не хотел умещаться в пространстве зрительного представления Иванова; он расплывался, мелькал, трепетал, как язычок пламени на ветру, рябил, как поверхность воды, и решительно отказывался принимать какую бы то ни было внятную форму. Иванов же, с другой стороны, сразу же так плотно угнездился в пространстве зрительного представления Кантемирова, что, казалось, будто пребывал здесь всегда. Это не могло не насторожить Кантемирова. Он поднялся с кресла, отложил вязание и подошел к окну.
Иванов отпрянул от стекла. Врожденное чувство такта и исключительная вежливость то и дело переходящая в застенчивость не позволяли ему более погружать свой взгляд в чужую жизнь, как бы заманчиво она ни была освещена. Прекрасно понимая, что не всякий свет в этом мире принадлежит ему, Иванов мягко отступил от окна, развернулся и стал медленно растворяться в тугой и безветренной вечерней мгле. Такого исхода Кантемиров никак не мог допустить. Он запахнул халат и как был в домашних туфлях выбежал на улицу.
— Постойте, — крикнул Кантемиров Иванову.
Иванов остановился. Кантемиров подошел ближе и взял Иванова за рукав. Со стороны могло показаться, что наконец-то в этом мире произошла встреча противоположностей. Иванов был приземист, толст и бородат. Длинные, редкие, засаленные и местами всколоченные волосы прикрывали воротник грязного пальто, под которым мрачно намечалась грязно-желтого цвета майка. Обут он был в резиновые сапоги, заклеенные в нескольких местах ярко-красной клейкой лентой.
Кантемиров же, наоборот, был высок, гибок и худ. Его лицо и голова были гладко выбриты. Под шелковым халатом, в котором он выскочил на улицу, виднелась белоснежная рубашка, безупречно отглаженные брюки изящно ниспадали на домашние туфли крокодиловой кожи.
— Постойте, — еще раз повторил Кантемиров, хотя Иванов и без того уже стоял, не предпринимая никаких действий. — Вам не кажется, что мы знакомы?
— Это вряд ли. Я здесь совсем недавно, — сказал Иванов хриплым, простуженным голосом.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Кантемиров. — Раз мы незнакомы, то у нас есть прекрасная возможность познакомиться. Если вы никуда не спешите, то мы могли бы зайти ко мне и выпить чаю. Вы же никуда не спешите? — спросил он с надеждой в голосе.
— Я, действительно, никуда не спешу. Меня зовут Иванов, — сказал Иванов.
— Кантемиров, — представился Кантемиров, слегка поклонившись. — Пойдемте же.
И они вместе зашагали к открытой двери дома, причем Кантемиров все еще продолжал держать Иванова за рукав пальто, как будто боялся, что тот в последний момент передумает, развернется и исчезнет, как сон.
Только после того, как они прошли в прихожую, и дверь за ними захлопнулась, Кантемиров отпустил рукав Иванова и сказал:
— Раздевайтесь. Этот дом достался мне от дедушки. Он огромен во всех отношениях, и вы можете располагаться здесь, как вам удобно.
Иванов ничего не отвечал. Было видно, что он смущен, тронут и не понимает, зачем его сюда пригласили.
— Ну, что же вы? Снимайте ваше пальто и сапоги, — настойчиво, но мягко произнес Кантемиров.
— Вам это может не понравиться…, - неуверенно сказал Иванов.
— Причем здесь какие-то личные пристрастия? Будем открыты, как бутылки. Снимайте пальто и ничего не бойтесь.
Иванов покорно снял пальто и кое-как стянул сапоги. Брюк на нем не было, а на бедрах болталось некое подобие трусов, собственноручно изготовленных Ивановым из мешковины. Майка, казавшаяся на улице желтой, на поверку оказалась зеленой. Впрочем, если смотреть на нее долго (чего Кантемиров не делал), она снова становилась желтой, как страница старой книги, и на ней действительно начинали проступать письмена, разбирать которые нам теперь недосуг. Запахло мочой, немытым телом и чем-то приторно сладким — так пахнут долго незаживающие раны и мертвые мыши, — но длинный породистый нос Кантемирова даже не дрогнул.
