страх прошёл и что душа старого учителя уже успела наполниться гневом и презрением к силам вторжения.
— Господ здесь нет, — спокойно, без всякого раздражения сказал один из вошедших. — А без особой нужды никто бы к вам ломиться не стал. — Он опустился на стул и закончил совсем буднично: — В городе белогвардейский мятеж.
— Так что же вам угодно? Мы с сыном к вашим белогвардейцам не имеем никакого отношения.
— Будем надеяться. — Незнакомец снял фуражку и провёл устало ладонью по волосам.
Только сейчас Миша смог разглядеть его лицо: слегка скуластое, с монгольским прищуром глаз. Это был ещё не старый, но смертельно уставший человек. Мише даже показалось, что вот сейчас незнакомец положит голову на свои огромные и чёрные, как уголь, ладони и сразу же уснёт мёртвым сном. А ночной гость между тем продолжал:
— У нас есть сведения, что в этом районе скрываются участники мятежа. Уж не взыщите, придётся дом обыскать.
— У вас есть ордер на обыск? — взвился Даниил Аркадьевич.
— Ордера нет…
— Ордера ему захотелось, — вмешался вдруг спутник скуластого, и Миша сразу же узнал голос человека, барабанившего в окно.
— Может, цього ордера захотив?
Тускло блеснула сталь маузера, и тогда вновь подал голос скуластый:
— Кравченко, спрячь оружие. — Проследив, как пистолет улёгся в деревянную кобуру, он продолжал тем же ровным и усталым голосом: — Извините, товарищи… Что касается ордера, так его и в самом деле нет, а что касается права на обыск, такое право имеется. Я комиссар Тургайского края Джангильдин. Вот мой мандат.
Даниил Аркадьевич неспешно надел пенсне, развернул удостоверение и почти по слогам, словно выискивая ошибки, прочёл:
— «Предъявитель сего тов. Алибей Джангильдин назначается военным комиссаром Тургайской области. Предлагается всем лицам и учреждениям оказывать тов. Джангильдину полное содействие при исполнении им служебных обязанностей.
Член Народного комиссариата по военным делам
Юренев
Секретарь
Бойкое
Делопроизводитель
Павлов.
Москва. 14 мая 1918 года».
— Этого достаточно? — спросил Джангильдин.
— Вполне, — примирительно буркнул Даниил Аркадьевич. — И всё же, знаете ли, ночью… Вам не кажется, что вламываться ночью в чужой дом не очень этично?
— Кажется. Но мы не виноваты, что Маркевич избрал именно это время суток для своих наиболее активных действий. Да вы не беспокойтесь — мы здесь не задержимся… Кравченко!
— Слушаю, товарищ командир.
— Осмотрите помещение.
— Есть.
И пока исполнительный Кравченко с усердием на розовом молодом лице заглядывал под кровати, в чуланы и комоды, Джангильдин сидел за столом, тяжело опустив голову на стиснутые кулаки, и молчал, полузакрыв глаза. Он даже не заметил, как в комнату без стука вошёл красноармеец и застыл у порога.
— Разрешите доложить? — спросил он тихо, точно боялся вспугнуть думы командира.
— А, это ты, Макарыч… Наконец-то. Ну, что там нового? — Джангильдин стряхнул усталость, полез в карман за кисетом. — Да ты садись, вижу, что еле на ногах держишься.
Вновь прибывший грузно уселся на стул, так что половицы скрипнули, и, разгладив чёрные с проседью усы, принялся неторопливо докладывать:
— Из основных опорных пунктов белые выбиты. Центр в наших руках. Работа почты, телеграфа, телефонной станции возобновилась. Остатки банды Маркевича отступили в степь, если этот драпмарш можно назвать отступлением. Прочёсывание города заканчиваем. Взаимодействие с местными частями и рабочими дружинами имеем полное. Одним словом, Советская власть в Астрахани восстановлена.
— Хорошо. Кравченко, разыщи Шпрайцера и скажи ему, пусть размещает людей на отдых. Занимайте любые обывательские дома. До завтра. А завтра займём под казармы те, которые выделит нам Совет. Штаб будет пока здесь. Я надеюсь, что хозяин на нас не обидится.
— Конечно, — поспешно отозвался Даниил Аркадьевич.
— Особые происшествия?
— Не обошлось и без особых, — отозвался Макарыч. — Неожиданно встретили сопротивление там, где его, казалось бы, и не могло быть.
— Точнее.
— Я, товарищ командир, в этих азиатских штуках не слишком сведущ, но наши ребята, которые из тутошних, называют опорный пункт, что возле базара, караван-сараем…
Джангильдин в удивлении приподнял левую бровь.
— Ну, ну, Макарыч…
— Вышли, значит, мы к базару. Прочесали слегка, на всякий случай, рундуки и лавки — тишина полнейшая. Сидят, видно, купчишки на своих товарах и трясутся. А тут, уже на самой окраине, из-за глиняного сырцового забора как хлестнёт пулемёт. Наши, понятно, залегли — голову не поднимешь, а он всё лупит и лупит. Судя по всему, заранее пристрелялись, черти. Потом, чуток попозже, и из винтовок стали постреливать. Что, думаю, за напасть? Тут, на счастье, наш военрук рядом оказался, Волков. Пока я соображал, что предпринять, он уже успел выслать отряд бомбистов в тыл… Повалялись мы таким манером минут пятнадцать на брусчатке, а потом слышим за стеной: ух, ух, — наши, значит, гранатами ударили. Смолкло всё. Поднялись мы в атаку и заняли этот чёртов караван-сарай почти без выстрела.
— И кто же там оказался?
— Да разный народишко, товарищ Джангильдин, всё больше люди восточные, по-русски разумеют плохо. Одно твердят: негоцианты мы, дескать, и к политике никакого отношения не имеем.
— А стрелял кто?
— Того, кто стрелял, уже нет. Убило его в перестрелке.
— Русский?
— В том-то и дело, что нет. Такой — в халате, с этим самым на голове, вроде бы с полотенцем.
— В чалме?
— Во-во, и ребята говорят, что в чалме.
— А пулемёт?
— Пулемёт «шош», иностранной марки.
Джангильдин резко поднялся, разогнал складки на гимнастёрке и, подойдя вплотную к собеседнику, спросил:
— Ты понимаешь, Макарыч, чем это пахнет?
— Понимаю, — согласно кивнул головой Макарыч, — но не все. Думаю, что понял бы больше, если бы что-то смог уразуметь из этих каракуль. Вот, нашли в поясе убитого.
Джангильдин жадно схватил небольшие продолговатые листки тонкой рисовой бумаги и наклонился к лампе. Через минуту вздохнул разочарованно:
— Здесь на фарси, арабской вязью, а я в этом деле не силён. Вот тюркскую группу языков знаю: и казахский, и киргизский, и узбекский, с татарами легко могу договориться, с турками, а бухарщину эту постичь не довелось.
Собеседники умолкли, раздумывая, что предпринять дальше, как вдруг совершенно неожиданно подал
