Так наше кинокочевье скиталось до 1913 года, но тут я узнал, что оренбургский генерал-губернатор вновь подписал приказ о моём аресте и сотни полицейских ищеек кинулись по нашему следу. Пришлось проститься с Амангельды и перебраться в Крым.
Чем занимался к Крыму? Поступил в ведомство золотокосой Зухры, то есть в обсерваторию. Это была очень интересная работа, и, может быть, я, когда разобьём белых, обязательно стану астрономом, но Крым для меня больше памятен другого рода деятельностью: деятельностью пропагандиста ленинских идей.
В 1916 году я вступил в партию большевиков, а в 1916-м выехал снова в Тургайскую область, чтобы помочь моему другу Амангельды Иманову поднять восстание.
В июне 1916 года вышел царский указ о призыве на тыловые работы инородцев. Но кому хотелось идти служить в царскую армию? Да и война, которую вело царское правительство, была чужда народным массам. И тогда заволновались казахские степи, вспыхнули восстания среди таджиков, узбеков, киргизов.
Баи были за войну, народ — против. Байских сынков копать окопы не посылали, под пули тоже, а серую скотинку отрывали от семей и гнали бог весть куда. В царском указе вместо слова «мобилизация» стояло слово «реквизиция», и это лишний раз говорило о том, что правительство инородцев даже за людей не считает.
Когда я приехал в Тургайскую область, под началом у Амангельды Иманова было уже несколько тысяч человек. На заседании Военного совета решено было осадить Тургай и, если позволят обстоятельства, взять его штурмом.
6 ноября повстанцы атаковали Тургай, но взять его не смогли. Против нас были брошены карательные войска. Стычки с карателями у нас продолжались до самой Февральской революции. А потом я отправился в Петроград. Мне предложили выступить на заседании Совета рабочих и солдатских депутатов. Свою речь помню и сейчас, слово в слово.
«Товарищи, граждане, — сказал я. — Люди получили свободу. Мы, казахи, вместе с русским народом выражаем свою радость по поводу освобождения страны от царского ига. Здесь, в России, вы обсуждаете свои нужды, а в степях казахских экспедиционная армия во главе с генералом Лаврентьевым, карательные отряды Николая II, свергнутого здесь, в России, продолжают свою преступную работу, расправляясь с тысячами казахов».
В зале зашумели, кто-то крикнул: «Позор», а большевики внесли резолюцию: немедленно отозвать карательную экспедицию. Резолюция была принята единогласно.
Ты спрашиваешь: что потом? А потом я снова уехал в Казахстан с мандатом Петроградского Совета. В нём, в частности, говорилось:
«Предъявитель сего, инструктор Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Али Бей Джангильдин, командирован… в Тургайскую область для разъяснения происходящих событий, улаживания недоразумений среди туземцев и ведения пропаганды в Тургайской области. Совет просит организации Тургайской области оказывать ему необходимое содействие, что удостоверяется подписью и приложением печати».
Несколько раз сажали меня в тюрьму чиновники Временного правительства и алаш-ордынцы, грозились убить, но я продолжал свою работу.
Снова в Петроград я попал уже после Октябрьской революции. Пошёл с докладом к Якову Михайловичу Свердлову, рассказал ему обо всём, а через несколько дней встретился с Лениным.
В назначенный день пришёл в Смольный. Меня провели к Владимиру Ильичу. Через несколько минут из боковой комнаты вышел Ленин. Поздоровался со мной и спросил:
«Вы Джангильдин?»
«Да».
«Где-то я вас видел уже».
«В Швейцарии».
«Совершенно правильно. Помню».
Владимир Ильич расспрашивал меня о событиях последних месяцев в Степном крае, говорил о характере и судьбах Октябрьской революции.
«Буржуазная революция, — сказал он, — ничего не даст угнетённому народу. В программу большевиков входит задача — освободить угнетённые народы и дать им возможность самостоятельно развиваться. — Заканчивая беседу со мной, Ленин сказал: — Поезжайте в Степной край, работайте, защищайте лозунг «Вся власть Советам». В случае серьёзных сомнений обращайтесь ко мне лично. Вы назначаетесь временным областным комиссаром Тургайской области».
Вместе с Петром Алексеевичем Кобозевым мы утверждали новую власть в степи, проводили выборы в Советы, формировали красногвардейские отряды для борьбы с Дутовым, сражались с белоказаками.
Никогда не забуду бой за станцию Сырт. Почти неделю мы безуспешно штурмовали позиции белых — они там хорошо окопались. И всё же в ночном бою мы выбили их со станции. А наутро нашли в окопах несколько сот окоченевших трупов. Это были гимназисты и юнкера, твои ровесники, Миша, подло обманутые вражеской пропагандой. Есть у меня к белым счёт и за этих мальчишек.
Выбили мы белых и из Оренбурга. Потом белые выбили нас. Меня чуть не расстреляли. А вскоре мой родной край был отрезан от России белогвардейскими бандами и поднявшими мятеж чехословаками, а мой путь лёг в Москву. Об остальном ты знаешь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Из дневника Миши Рябинина
Станция Челкар
Обо всех приключениях, постигших наш караван, рассказывать не буду. Попробую рассказать немного о самых последних днях.
Неделю назад мы вышли из пустыни. Начались холода, дожди. Обтрёпанные, оборванные, в лохмотьях, посиневшие от холода, измученные недоеданием, брели люди широкой и страшной казахской степью; брели как лунатики, как зачарованные. И откуда только брались силы? Мне-то ничего, я молодой, крепкий, но ведь среди нас много пожилых людей, раненых, потерявших здоровье в ссылках и в тюрьмах! С нами, наконец, преодолели весь путь наши проводники — седобородые старики казахи.
Командир наш Джангильдин стал похож на ствол саксаула — чёрный, тощий, одни глаза да скулы. Он давно уже отдал свою лошадь кому-то из ослабевших и всё время шёл пешком, подбадривая людей словом, шуткой, а то и окриком. На привалах он обходил весь караван, подходил к каждому костру, говорил, обращаясь к бойцам: «Держитесь, товарищи. У нас один путь — вперёд. Помните, что нас послал Ленин».
Мы надеялись, что, когда выйдем к жилью, нам удастся обогреться и раздобыть продовольствие. Но аулы, встречавшиеся на пути, были пусты и безлюдны: белогвардейцы распустили слух, что со стороны Каспия идёт десятитысячная армия бандитов, которые будут убивать казахов и отбирать у них скот. Жители ушли в степь и угнали с собой табуны.
Но скучать нам от безлюдья всё же не довелось. Каждый день в нас стреляли из-за барханов, из-за дувалов и кибиток. Казаки белогвардейского генерала Толстова атаковали нас в пешем и конном строю. Мы клали наземь вьючных животных, занимали круговую оборону, отстреливались, контратаковали. Пулями у меня пробило фуражку и слегка задело плечо. Грицьку Кравченко саблей рассекли щёку, под
Абдукадыровым убили лошадь, Макарычу прострелили руку повыше локтя.
Схватки с белоказаками стали настолько обычным делом, что, если какой-нибудь день проходил сравнительно спокойно, Степанишин начинал нервничать. «Что это они, паразиты, расписание нарушают? — говорил он. — Нехорошо. Так у нас в карабинах и смазка загустеет».
Но наше счастье, что генерал Толстое не смог бросить против нас крупные силы. Как объяснил мне Джангильдин, он, опасаясь прорыва, боялся снимать войска с фронта. А с мелкими отрядами белых и алаш-ордынцев мы давно уже научились воевать.
Наконец в ауле Кошкар-Ата наш взвод разведки столкнулся с заставой красных. Вначале, пока не
